С бомбардировщика разглядывали Москву германские летчики в дневные налеты, прорываясь сквозь заградительный огонь. Бомбы падали на Кремль, Старую площадь, Большой театр, Арбат. Давно это было. Но следы от налетов остались. На Арбатской площади — это сквер у “Художественного”. Бомба разрушила старинный дом, где на публике впервые выступил молодой Владимир Ульянов, победив в диспуте старого народника. На Моховой улице бомба расчленила четырехэтажный дом 10, поэтому между двумя его частями образовался разлом, обнажив захудалый двор с видом на Кремль. Соседнее владение выглядит халупой под номером 8, и все это — “лучший город Земли”.

Обиженный советской Москвой поэт ошибся. “Лучший вид на этот город” — с колокольни Ивана Великого и Спасской башни. К ним прибавилась замечательная точка обзора с храма Христа под куполом. Отсюда в XIX веке фотографы фирмы “Шерер, Набгольц и К°” сняли круговую панораму Москвы, не утратившую “сорок сороков”. Минувшим летом комендант Кремля разрешил мне подняться на древние вершины Боровицкого холма, о чем писал в “МК”. Я убедился: почти все в центре осталось так, как было при Сталине и Хрущеве. Эти “два сапога — пара” нанесли городу сокрушительные удары. “Отец народов” срубил сотни колоколен и куполов, уничтожил силуэт и дивную панораму, восхищавшую иностранцев. “Верный ленинец” втиснул Дворец съездов в Кремль, гостиницу “Россия” — в Китай-город, “вставную челюсть” — в переулки Арбата.

Дни “России” сочтены, черный “Интурист” сломали. Затягиваются давние раны на лучших улицах. Все бы хорошо. Как вдруг напротив “Праги” раздувается банк, угнетающий улицу. Чтобы испортить ее вид, не обязательно застройщику проявить себя на переднем плане — можно и за фасадами насолить, как случилось на Петровском бульваре. Там панораму исказил на задворках грузный дом, сломавший силуэт XIX века.

Как быть, чтобы такое не повторилось? Восемь видов на Кремль, Красную и Театральную площадь причислены к “первому уровню защиты” и взяты под охрану как памятники. Это кормящие сотни лет фотографов лучшие образы старой Москвы, где кроме гостиницы “Москва” все как при Льве Толстом. Ценность вида определяется с четко определенной точки обзора. С той, откуда любуется городом турист, экскурсант, гость Москвы. С уровня фотокамеры, которой нацеливаются объективы аппаратов, высоты в 1, 5—1,7 метра, глаз человека, стоящего на земле.

За исключением одной из “выявленных” панорам у Яузских ворот, где чудом не сломали церковь с колокольней, все другие — не нуждались в юридическом акте. Фактически никому не нарушить вид с Большого Каменного моста на Ивана Великого и купола Соборной площади. Не “изменить” вид на Дом на набережной или набережную Тараса Шевченко, где громоздятся дома с “архитектурными излишествами”.

Все восемь взятых на охрану видов — в границах Бульварного кольца, сломанных стен Белого города. А всего насчитали ревнители старой Москвы 264 “общегородских, магистральных и локальных вида”, достойных памяти потомков.

В изобилующей памятниками зодчества Праге, как и в Москве, взяты под защиту всего 8 видов с Карлова моста и площади Старого города. На том остановились. А у нас пытаются придать всем 264 видам особый статус объектов, “не подлежащих изменению”, где любое новое строительство должно начаться только после обсуждения на “государственном уровне”, как в Праге или Риме.

При таком режиме пришлось бы проект новой гостиницы “Арарат” на месте хронического пустыря обсуждать с экспертами, прославившимися постоянной конфронтацией с городом, желающими законсервировать Москву. Вряд ли прошел бы проект пристройки к Центральному универмагу, которая заполняет в эти дни провал, образовавшийся после войны после ломки Пассажа на Кузнецком мосту. А так нет больше на Петровке, Неглинной следов “сталинской реконструкции”, предполагавшей тотальную ломку “купеческой Москвы” с ее пассажами, меблированными комнатами и гостиницами.

Ректор МАРХИ Кудрявцев (он же глава Академии архитектуры и строительства, Союза архитекторов России и ЭКОСА, экспертной общественной комиссии) приводит как образец, пример для подражания, Рим. Там, по его словам, архитектурный рай. И милый сердцу академика ад для современных римских архитекторов, которым абсолютно ничего соорудить не дают. Такой адский режим мечтает внедрить и у нас. Но у Москвы иная история и другие проблемы, которых нет ни у Рима, ни у других столиц Европы.

В Риме правильно поступают — не дают строить рядом с развалинами Форума, площадью Испании, Пантеоном и Колизеем. Там все давным-давно сделано предками, надо лишь ремонтировать. Москву часто называют третьим Римом, но в ней, к несчастью, нет того, что есть в первом Риме или Праге.

Что я имею в виду? У нас не стало однородной равноценной застройки улиц и площадей, где все строения являются памятниками, как на Елисейских Полях или на Невском проспекте. За стенами Кремля очень мало художественно осмысленных пространств, куда есть резон приглашать иностранцев любоваться Москвой. Ее не обходят вниманием мировые фирмы, издающие путеводители, такие как “Полиглот” и “Ле Пти Фюте”. Описывают, как водится, маршруты, предлагают прогулки, дают непременно фото Пашкова дома. Но что иностранец видит напротив и по сторонам от него? Лет пятнадцать стыдливо прикрывающую гениальный фасад тряпку, символ бессилия федеральной власти за соседней стеной Кремля. У нее нет тридцати миллионов долларов, чтобы закончить реставрацию. Видит гость напротив красивейшего дома многострадальную Боровицкую площадь, над которой поиздевались тридцать три года тому назад. И с тех пор не в состоянии привести ее в божеский вид. Видят кусок провинциального вида Моховой с заурядными домами, достойными окраины областного центра, но не столицы России.

Описания в путеводителях исторических районов интереснее того, что встречаешь, идя рекомендованными маршрутами. Все части старой Москвы утратили во многом присущую им прежде индивидуальность. Многоэтажную типовую коробку засадили и в былую вотчину купцов, и в район, обжитой некогда аристократами. Замоскворечье утратило лицо, запечатленное в искусстве и литературе классиками XIX века. Арбат сравнивать с Сен-Жерменским предместьем, конечно, можно. В России и Франции поубивали графов, обитавших до великих революций в этих схожих по социальному составу районах. Но Сен-Жермен — красив, остался целым, ухожен. Про Арбат так не скажешь, а хотелось бы.


В ХIХ веке поэт Петр Вяземский подметил главную особенность московских улиц:


Вместо огородов зришь пустыри с бурьяном и без. За хаты сходят дворовые строения, бывшие дворницкие и людские, полуразрушенные флигели. Даже в районе Пречистенки, одном из самых престижных, остались затоптанные дворы и домишки, которым давно здесь не место.

Главное отличие Москвы от Рима — в том, что она подверглась вандализму во времена Сталина и Хрущева, игравших роль главных архитекторов города. На их совести — сотни невосполнимых потерь. В Риме дуче Муссолини не взорвал собор Петра и не сравнял с землей половину храмов античных времен и эпохи Возрождения. А вождь Сталин снес в Кремле Малый дворец и древние монастыри, чтобы построить казарму.

Желание создать в Москве адский для архитекторов режим кажется мне ситуацией, когда снявши голову плачут по волосам. Бесподобный силуэт Москвы начали ломать до 1917 года, последний удар падает на 1972 год, когда решили превратить Москву в “образцовый коммунистический город”.

Проблема не только в том, чтобы сохранить былое. Желаю успехов Центру визуально-ландшафтного анализа и градостроительного регламента, где трудятся над законом Москвы, “четко регламентирующим сектор, глубину и параметры панорамы и координаты точки наблюдения”. Но как хорошо было, если бы этот бдительный центр озаботился возрождением разрушенных видов и панорам.

Меня занимают неприглядные архитектурные пейзажи, не дающие покоя. Век бы их не видать. Они уродуют центр не только в пределах бульваров или Садового кольца. Они — в зоне Кремля и Красной площади, у храма Христа, почтамта, памятника Пушкину, на Арбатской и Триумфальной площадях. Куда влекут приезжих путеводители. Где за день проходят и проезжают миллионы. Для выявления таких жутких видов не требуется формировать аппарат специалистов, проводить геодезические измерения. Все эти извращения давно знают, но привыкли, не обращают на них внимания.

Могу назвать картины, которые нельзя беречь, фиксировать, регламентировать, искать для них уровни защиты и тому подобные законодательные ухищрения. Эти виды и панорамы образовались в разное время и по разной причине.

Одни, как на Якиманской, Болотной и Берсеневской набережных, возникли в пору первой промышленной революции. Там земля, заливаемая во время половодий Москвой-рекой, считалась непригодной для жилых домов. Ее продали купцам, застроившим землю мануфактурами. На острове между каналом и рекой разместили электростанцию московского трамвая. Сформировалась на виду у Кремля промышленная зона, не подвластная времени и переменам. Одна ее часть на острове, другая — на Раушской набережной, где городская Дума разрешила соорудить электростанцию Общества 1896 года. С тех пор зимой чадят клубы дыма из труб, дополняющих башни Кремля. В Лондоне, у Темзы, подобную старинную электростанцию преобразовали в музей современного искусства, Тейт–модерн.

Много жутких видов появилось, когда пролетарская власть отдала Москву на поругание воинствующим безбожникам. Тогда по “просьбе трудящихся” сломали свыше четырехсот храмов — половину всех, что насчитывались в Москве. Если на углу улиц или между домами зияет брешь, то это знак беды, борьбы с церковью, что длилась от Ленина до Горбачева. Так, на углу Волхонки и Знаменки стояла церковь Николы Стрелецкого. Там давно — пустырь. Наискосок недавно построили галерею, отчего еще хуже выглядят обнаженные глухие торцы домов, некогда прикрытые куполами и колокольней. По пути от Знаменки к Арбату видишь другой пустырь на месте владения под номером 17. Под ним значилась церковь Знамения, давшая название улице и переулкам. Подобная картина — почти на всех центральных городских проездах, от Знаменки до Солянки.

Другой вид аномалий образовался в результате “реконструкции” времен первых пятилеток. Самая печальная участь у Арбатской площади. Там сломали церкви — Бориса и Глеба и Тихона Чудотворца — во время прокладки первой линии метро. Когда сооружали тоннель, исчезли дома в торце бульвара, когда пробивали проспект Калинина — полетел угол Поварской.

В конце советской власти успел реализовать проект Генерального плана главный разрушитель Москвы ХХ века Михаил Посохин. Тогда снесли линию домов на восточной стороне площади. На наших глазах разобрали дом у ЦДЖ. Там стоянка и базар. Последний удар нанесли напротив “Праги”, где ее придавил “Альфа-банк”. Для его гаража пожертвовали последним особняком, где все теперь видят черный проем. Так, кроме “Художественного” и памятника Гоголю, ничего не осталось от былых времен. Хотел бы я узнать у главного архитектора Москвы Виктора Кузьмина, кто допустил такое безобразие, как исправить ситуацию. Неужели она вечна?

Ломали дома, начинали и бросали дело. Зияет лет пятнадцать на углу Мясницкой и Милютинского переулка котлован. Торчит бетонный монстр неизвестного назначения. В большем масштабе нечто подобное — на Софийской набережной, у Москворецкого моста. Здесь начали “Царев сад” — взялись преобразовать купеческие угодья в многофункциональный центр. Инициатор проекта неожиданно умер. За наследство бьются законная и гражданская жены. Борьба идет не на жизнь, а на смерть — с выкапыванием гроба, медицинскими судебными экспертами, следователями. Когда она закончится? Не представляю, чтобы у Карлова моста в Праге годами боролись “хозяйствующие субъекты” на краю колоссального котлована.

Напомню про пустыри Триумфальной площади, где сломали два театра. В одном выступал с куклами Сергей Образцов. В другом родился “Современник”. Одну пустоту заполнили машины, другую не знают чем прикрыть. Там забор брошенной строительной площадки. Такие вот грустные виды.

В Москве пошел давно обещанный процесс. Одни гостиницы открылись, другие — на очереди. Чуть ли не революция в этом деле. Строим для интуристов. Они, быть может, устремятся к нам. Но неужели будем угощать их порушенными видами?

…Привезут на автобусах иностранцев к памятнику Пушкину, процитируют его стихи на постаменте, переведенные на все языки. Гости повернут голову на Тверской бульвар, где открывали памятник. Что они увидят? Провал на месте помянутой в “Евгении Онегине” аптеки. Тот всем известный дом сломала советская власть. Демократическая власть убрала с глаз долой квартал, где помещалась Центральная городская библиотека.

Интуристов доставят, конечно, на Арбат, где жили Пушкин, Лермонтов, Лев Толстой. Что там видят? Смотри выше.

Не покажут им Сухареву башню. Товарищ Сталин, когда ее решили сломать, обещал советским людям построить нечто более прекрасное, чем та вершина времен Петра I. Обманул народ. Сломал заодно с башней Красные ворота на Садовом кольце.

К чему эти стенания? К тому, что не нужно особых усилий, чтобы исправить хоть в малой степени нетерпимую ситуацию. Скажут: нет у города денег. Не верю. Нет у градостроителей чувства вины, желания вернуть народу шедевры, такие как Успение на Покровке, нет больше охоты повторить историю храма Христа и сгоревшего Манежа.

Уродливых видов и панорам — на порядок меньше, чем намеченных под охрану 264 объекта. Надо ли эту посильную задачу возлагать на плечи потомков?