Что такое Старая Москва и есть ли она вообще – вопрос до сих пор открытый. Вернее сказать, каждый волен отвечать на него по-своему. Для кого-то олицетворением старой Москвы является туристическая витрина Варварки, для других – новодельная Кадашевская набережная, а для третьих – облезлые подворотни Хитровки или Пятницкой. Но формально старым городом считается рядовая историческая среда, объединяющая воедино более заметные архитектурные монументы. Иначе говоря, простые старые домики, каменная летопись былой повседневности. Одним они отрада глаз и несомненная общечеловеческая ценность, другим – хлам ветхозаветный. Создается впечатление, что старая Москва - это и не город вовсе, а странный фантом, мистическое видение, созерцать которое могут лишь искренне верующие. Этакий Китеж российского общественного сознания.

На протяжении двадцатого века он несколько раз ненадолго поднимался из темных вод градостроительного нигилизма. Москвичи и гости столицы, неожиданно прозрев, начинали дружно восхищаться неповторимым очарованием всевозможных Огородных Слобод и Собачьих Площадок, слагать стихи и писать этюды.

Хотя не совсем так: этюды пишут всегда, а вот спрос на них возникает периодически. Затем общество охладевает к поэтике тихих переулков и в переулки снова приходят бульдозеры. То есть активность бульдозеров также не зависит от общественных эмоций, просто общество периодически перестает обращать на нее внимание. Скажем, в начале 1920-х старая Москва безусловно существовала: организовывались музеи, были отреставрированы многие древние здания, на улицах висели плакаты «Граждане! Берегите памятники культуры!». Связано это было, конечно, не с высоким уровнем пролетарского самосознания, а с актуальным на тот момент внешнегосударственным имиджем. А вот строчки 1925 года:



К 1929 году были снесены кремлевские монастыри, а еще через 5 лет Сталин вынес исторический тезис: «советские люди сумеют создать более величественные и достопамятные образцы архитектурного творчества». Понятно, что при таком отношении к бесспорным шедеврам простая историческая застройка вообще не бралась в расчет.

Общественное мнение очень быстро перестраивается в соответствии с изменившимся государственным курсом. Колебания этого курса в отношении культурного наследия имеют определенную периодичность: поэтика была в чести и в начале хрущевской оттепели, и на заре перестройки, но после за дело вновь принимались веселые бульдозеристы.

Сейчас Москва находится на пике очередного витка эпохи Сносов, начавшегося лет 10-12 назад. Интересно проследить, как то, что еще недавно расценивалось как «наше наследие», как основа неповторимого облика старого города, вполне официально перешло в разряд антисанитарной рухляди. Историко-художественная ценность старых домов осталась прежней, но их значимость подверглась радикальной переоценке.

В 1986 году с трибуны Съезда было объявлено, что «искажение облика Москвы приняло политически недопустимый характер». Предшествующие времена тут же стали называть «эпохой развала исторической ткани города». Читая периодику конца девяностых, диву даешься, до чего сознательным было тогдашнее общество. Например, это: «Допустимо ли сносить в заповедных зонах добротные здания 200-летней давности? Читателя, вероятно, удивит сама постановка подобного вопроса». Сейчас перестала удивлять даже обратная постановка: «Не носиться же с ним только из-за того, что ему за 200 перевалило!» А тогда каждый акт вандализма имел бурный общественный резонанс, специалисты надрывно дискутировали на страницах журналов, граждане скопом бросались под бульдозеры. Писатель Нагибин свидетельствовал: «Едва повеяло свежим ветром, забрезжила надежда на перемены, отверзлись все уста, люди разом очнулись в любовь к Москве, никогда не умиравшую в нас. А руки потянулись к лопатам, киркам, тачкам, чтобы приложить силу к тому, что можно еще спасти».

Но скоро волна пассионарности пошла на убыль. По имеющийся статистике сейчас проблема сохранности исторического облика столицы волнует лишь 1% населения. За последние 12 лет под ковш бульдозера отправилось около 200 строений 17-19 столетий, в том числе и дома, связанные с именами Пушкина, Герцена, Островского, Аксакова, Гоголя, Майкова, Сухово-Кобылина, Чайковского, Алябьева, Брюсова, Тарковского. В отличие от сносов советского времени, большинство ликвидированных памятников заменяется их бетонными копиями (на этот счет появился специальный термин «отлужковить»), а подлинный старый город упорно превращается в потемкинскую деревеньку.

Все это логически вытекает из программного высказывания мэра Лужкова: «Иногда воссоздание – наиболее эффективный способ сохранения старины. Есть у нас идиоты, для которых сохранение старых кирпичей – самоцель. По возможности старые камни надо сохранять, но я вам скажу, что кирпичи – это просто молекулы, из которых можно слепить любой образ».

Разумеется, возможности для сохранения старых камней становится все меньше, а для сносов возникают все новые оправдания. Вот настоящий манифест 2004 года, опубликованный интернет-порталом «Строительный мир», орфография подлинника: «Москва устремляется ввысь. Ползать в трущобах даже с мемориальными табличками город не желает. Москва – современный европейский город, и будет развиваться, вопреки желаем мы этого или нет. Но если не заниматься строительством, если не разрушать старое отжившее, во имя созидания нового, то город заплесневеет, затормозится во времени, и у москвичей возникнет еще больше проблем, чем сейчас, таково объективное веление времени».

Неудивительно, что под влиянием такой идеологии общественные стереотипы начинают принимать самые причудливые формы. Диктор телевидения заявляет: «в заповедной зоне запрещено новое строительство и оттого старые дома гибнут на глазах», а некий известный экономист, приглашенный в эфир в качестве коренного москвича, говорит: «С детских лет, когда приезжали родственники живущие в других городах, я начинал судорожно думать - а что показывать? Ну Красная площадь, ну мои места любимые в Сокольниках, считанное количество. Это же не Петербург и не Казань».

Поскольку старая Москва на протяжении почти века воспринималась градостроителями лишь как резерв для завтрашних строек, прививать населению любовь к ней не имело смысла. Соответственная пропаганда сделала свое дело - сам факт того, что Москва вообще представляет собой культурную ценность, подвергается сомнению. В самом деле – французы в 17 веке Лувр строили, а тут какие-то домики с окошками… В то же время такая точка зрения применяется лишь к объектам городской недвижимости, ведь ни кому не приходит в голову сравнивать русские иконы 16 века с современными им полотнами Да Винчи. Хотя, если бы метраж музейных витрин был ходовым товаром, и разговор был бы иным. Ведь московские заповедные зоны нормально существовали до тех пор, пока инвесторы не назвали истинной цены их полезной площади.

Между тем столичный опыт уверенно распространяется на перефирию, печальные вести приходят из Петербурга, Нижнего Новгорода, Вологды, Плеса, Тарусы, Калуги, Коломны, Казани. А мэр города Томска, прославившегося на весь мир своим деревянным кружевом, уже выдвинул страшно знакомый тезис о том, что «трухлявым избам» не место в центре растущего города.

Главный московский строитель Владимир Ресин как-то проговорился, что период его деятельности «запомнится не какими-то архитектурными особенностями, а тем, что сейчас в массовом порядке сносится большое число ветхих построек». Заметьте: не строится много прекрасных элитных зданий, а именно много сносится. Конечно, сносили и раньше, и в 30-е, и в 60-е, сносили самозабвенно и отчаянно, но сносили или из принципа или ради того, чтобы строить. Теперь - строят ради того, чтобы сносить.

Цена разговоров о ветхости сносимого стала очевидна после полугодовой борьбы разрушителей с как бы аварийной гостиницей «Москва». Да и вряд ли огромное число построек вдруг обветшало настолько, что не годится ни на что, кроме ликвидации. Всегда считалось рациональным отремонтировать старый дом вместо того, чтобы построить новый; сэкономить, включив в новостройку здоровые части предшествующего здания (эта вековая многослойность строительства – одна из наиболее интригующих черт любого старого города).

Новая экономика предполагает, что снести дом до основания, расчистить площадку и выстроить новый дешевле, чем ремонтировать уже имеющийся. При этом создается впечатление, что реставрация – единственная сфера, на которой пытается экономить большинство инвесторов, в остальных приоритетом наоборот является максимальное «освоение суммы». Впрочем, теперь уже вообще мало кто помнит, что такое реставрация – это слово все чаще приходится видеть на заборах, ограждающих пустыри на месте снесенных зданий. А недавно на Садовнической улице, подле такой же пустоши, можно было наблюдать совсем запредельный транспарант: «Строительство памятника архитектуры 18 века». Реставрация посредством сноса очень недурна с коммерческой точки зрения: скажем, «Военторг» сносили не корысти ради, а чтобы предотвратить обрушение аварийного здания на головы прохожих, но отчего заодно не освоить пару дополнительных этажей сверху и три подземных снизу?

Дело здесь отнюдь не в занимательной коммерции, разрушение – это один из видов творчества, чистого, захватывающего и порой даже бескорыстного. Борьба со старым – вполне осознанный принцип, давняя и любимая культурная традиция. В сущности, повелась она еще с петровской ликвидации сермяжных боярских бород, а потом именовалась то строительством нового мира, то истреблением ветхозаветного хлама. Смысл оставался неизменным – отрицание поступательного развития истории, пафос бесконечной борьбы с собственным проклятым прошлым. Это качество давно стало важнейшей частью национального характера и воспето в народной песне «Некому березу заломати».

При сносе ряда крупных городских объектов скандала можно было избежать путем нехитрого компромисса с Минкультом, скажем, сохранив фасад того же «Военторга». Но задача состоит в ином: происходит не обещанная реконструкция старого, а планомерное замещение старого новым, прикрываемое лицемерными разговорами о сохранении исторического наследия, впрочем, давно знакомыми - о генплане 1937 года тоже говорили, что он «заботливо охраняет памятники русской культуры».

Москва упрямо превращается в мегаполис. И хотя знатоки уверяют, что между этими понятиями не существует принципиальной научной разницы (мегаполис – тот же город, только большой), с эстетической точки зрения городом (или же «старым городом») можно считать лишь крохотную часть мегаполиса, сохранившую масштаб, дух и человечность доурбанистического периода. Заметьте, что из городского обихода практически исчезло слово «уют» - его заменили комфорт, удобство, рентабельность. То есть если раньше история Москвы делилась на городской и догородской (предшествующий строительству первой крепости) периоды, то теперь к ним можно прибавить еще и новейшую послегородскую эпоху. Во всех европейских столицах старые и новые территории уживаются вполне мирно, историческая застройка нигде не рассматривается как помеха современному развитию. В Москве же сохранению подлежит не городская среда, а лишь какое-то количество экспонируемых перед туристами архитектурных памятников или их копий. Так что совсем неслучайно Комиссию по сохранению культурного наследия в народе не называют иначе, чем комиссией по сносу. Возглавляет ее тот самый Ресин, пламенный борец с ветхим и некомфортным жилфондом.

В одном из старых журналов я нашел статью Феликса Разумовского, ныне ведущего программ телеканала "Культура". В 1990 году он также вспоминал 1982-й, как время когда «катастрофическая утрата образа города еще не была объявлена со съездовской трибуны политической проблемой». Мне захотелось спросить его, как очевидца состоявшейся культурной деноминации столицы, о дальнейшей судьбе проблемы, которая никуда с тех пор не делась, но с трибун более не разглашается. Он ответил:

   - Для сегодняшнего сознания этот вопрос вообще не актуален, как и многие другие, волновавшие людей в то время. Тогда журнал "Новый мир" издавался тиражом в миллион экземпляров, а теперь еле-еле существует на деньги Сороса. Само по себе это не страшно, поскольку культура вещь живая, а архитектурное наследие - культурный багаж нации, на определенном этапе он может ее не интересовать. Страшно, если им становится можно торговать и спекулировать. Еще в советские времена старая Москва, один из важнейших русских образов, была растащена на отдельные домики. Считали их, каталоги составляли. Я помню, как то же самое происходило в Коломне в 1970е: «Сколько тебе надо сохранить? Триста многовато, давай 50». Потом, разумеется, и 50 не остается. За домиками не видели культуры, их создавшей. Вопрос о наследии был изъят из контекста русской цивилизации. Этот вопрос могла бы поставить интеллигенция, но ее судьба была закрыта курсом доллара. А другого слоя национально-ответственного в России не появилось. Сейчас все находится в ведении профессионалов, но они не имеют социально-культурного статуса и авторитета. И кроме того, когда старая Москва перестала быть интересна обществу, профессионалы стали на ней зарабатывать.

   - Но тогда почему этого не происходит на Западе? – спрашиваю я, - Ведь там старинный багаж не сбросят с телеги, если он стал временно неинтересен?

   - Просто у них музейное дело очень хорошо налажено. А наше общество постоянно лихорадит, и судьба багажа во время таких киданий неизбежно печальна. Представьте себе, что такое десять лет подряд переезжать с квартиры на квартиру - многого не досчитаешься. В результате всех этих бесконечных сломов сознания нация не понимает, где она находится и что ей нужно делать, не может ответить на простейшие вопросы самоидентификации. Это очень хорошо видно на примере историии с гостиницей "Москва". Очень важное градостроительное место, центр столицы, чтобы его решить нужна культурная программа, которой нет. Зато есть историческая рефлексия - за нами же тысяча лет великой культуры, ее растратили, но она все же есть, мы же не вчера с дерева слезли. Вот откуда и берется этот расслабленный взгляд потерянного человека – может мы не будем ничего строить и просто посмотрим на Кремль, а может и не станем на него смотреть.

   - Но неужели все на самом деле так плохо? Ведь в последние полгода в общественном сознании наметился явный перелом. Пожар Манежа выпустил наружу недовольство определенной части населения. Возроптали и профессионалы, и простые трудящиеся, пишут письма президенту, собирают подписи, того гляди снова под ковш начнут бросаться. Зарубежные журналисты создали объединение MAPS, чтобы вывести проблему на международный уровень. Иностранцы пытаются убедить москвичей, что старая Москва – «редкая красота в этой тяжелой стране».

   - Я уверен, что это делается людьми искренними и культурно ориентированными, - отвечает Разумовский, - но все равно это не более, чем рассуждения маргиналов. Сейчас культурные люди нигде не влияют на политику. На Западе есть цивилизационный стандарт: «У вас нет демократии? Тогда мы идем к вам!», и культурный фактор в него не входит. Вот в эпоху Просвещения сама принадлежность к этому просвещению давала возможность войти в свет, в том числе и на государственном уровне. Зачем Петру понадобилось строить Петергоф – мог бы обойтись реформой флота. А сейчас никому не важно, как ты одет, важно будешь ли ты проводником некоего влияния. Так что Западу наша культура, увы, не нужна. Это нужно только нам при условии нашей вменяемости, без этого мы превратимся в пыль. Ведь не нефть важнейший ресурс, она когда-нибудь кончится. Должен появиться порядок, в старину говорили "чин", без него жизнь превращается в сплошную криминальную разборку. А порядок начинается с архитектурных дел, архитектура - декларированная в пространство иделолгия. Так что вопрос архитектурного наследия не будет решен до решения глобальных вопросов, чего мы пока что делать не собираемся. Чего там решать, вы давайте без этой русской фигни, нам ВВП надо увеличивать! Но пока русский человек не ответит на вопрос «Зачем?» он делать ничего не станет.

Вот и выходит, что наилучшим способом отношения к старой Москве сейчас было бы полное невмешательство. Стоило бы забыть о ней на время, чтобы ненужный ни Востоку, ни Западу архитектурный багаж лежал на пыльной полке и ждал, пока русский народ осмыслит свое место во вселенной. Народ отбросил бы вредную рефлексию и смотрел на Кремль, затаив в ясных глазах вечный вопрос «Зачем все это?» А на месте снесенной «Москвы» тем временем сияли бы огнями не очередные государственные символы и даже не пятизвездочные отели, а то, что городу на самом деле всего важнее – временные сооружения оптовых рынков и нарядные ларьки круглосуточной игровой системы «Джекпот».