Любовь к родному пепелищу — вот черта, отличающая образованность от дикости. Однако в нынешней Москве романтические руины, будь они хоть трижды родные, мало кого интересуют. И несмотря на то, что простор для деятельности архитекторов-реставраторов в столице огромен, эта благородная профессия остается маловостребованной. Ветераны некогда знаменитой советской реставрационной школы признаются, что система лежит в совершенных руинах. А отдельные события последнего времени позволяют подозревать, что московские реставраторы отступают на уровень, пройденный их предшественниками более века назад.
Ведь методика научной реставрации, сложившаяся к началу 1990-х, была вершиной долгого и героического пути, она, как писали в специальной литературе «была подготовлена почти полуторавековым трудом архитекторов-реставраторов и ученых смежных специальностей». Первые реставрационные эксперименты 19 века носили антинаучный характер, их целью было не столько восстановление первоначального вида памятника, сколько создание некоего прекрасного образа, соответствующего представлениям архитекторов о романтизируемом ими прошлом. Этот образ часто создавался ценой фактической гибели реставрируемого объекта. Например, теперь никому неизвестно, как в действительности выглядели древние палаты Печатного двора на Никольской. Пряничный теремок, стоящий во дворе нынешнего РГГУ — творение реставратора Артлебена, выстроившего его в 1870-х на основе менее фотогеничного подлинника. Такие реставрации носили название стилистических и были сразу же осуждены прогрессивной мировой общественностью, недаром еще в 1849 году английский теоретик искусства Джон Рескин писал: «Реставрация — есть наиболее полный вид разрушения здания, которое оно может претерпеть».
На смену стилизациям со временем пришел археологический метод, предполагающий отношение к памятнику как к авторскому произведению искусства и как к предмету антиквариата, ценного именно степенью сохранности всех подлинных элементов. Даже возрождение первоначального вида перестало быть обязательной целью. Основа метода — консервация всех важных наслоений, иллюстрирующих долгую историю здания. Как говаривал Анатоль Франс, «Памятник архитектуры — это книга, в которой каждое поколение написало по странице. Не надо портить ни одной из них».
В дальнейшем о реставрации вообще заговорили как о «печальной необходимости». Результатом этих долгих творческих поисков стала Венецианская хартия 1964 года, основной документ, регламентирующий деятельность реставраторов. В ней говорится, что «реставрация должна производиться в исключительных случаях» и что «реставрация должна прекращаться там, где начинается гипотеза». Но она, видимо, не для нас писана.
Загляните при случае во двор дома 3 по проспекту Мира, где сегодня любой желающий может наблюдать удивительную жемчужину гражданского зодчества 17 века, возведенную в 2004 году на железобетонном каркасе. Взамен подлинной, уничтоженной около трех лет назад.
Старинная усадьба Евреиновых, располагавшаяся во дворе третьего дома, теоретически могла принадлежать петровскому сподвижнику, знаменитому колдуну Брюсу (известно, что он проживал за Сухаревскими воротами). В 1869 году здесь жил известный террорист Нечаев, и в его квартире происходили тайные собрания, послужившие фактической основой для романа Достоевского «Бесы». В 1997 году с дома, охраняемого в качестве вновь выявленного памятника архитектуры, под видом начинающегося ремонта была снята кровля. А после этого сработала обычная схема: дом, разумеется, начал паршиветь на глазах и в 2001 году был разобран за ветхостью по согласованию с Государственным управлением охраны памятников, сохранена лишь часть сводчатых помещений цокольного этажа. И вот теперь дом выстроен вновь, причем в его угловой части самым тщательным образом воссозданы богатые «нарышкинские» наличники, и если они и впрямь повторяют формы утраченного подлинника, то Москва потеряла памятник высочайшего уровня. Впрочем, степень соответствия копии оригиналу мы вряд ли узнаем, потому что работы проводились втайне. Студентам Архитектурного института, пытавшимся несколько лет назад ознакомиться с памятником, было отказано в допуске на объект.
Этот случай заслуживает всяческого внимания, поскольку является первым прецедентом намеренного сноса с воссозданием столь древнего памятника. Для построек 19 века такая практика уже стала вполне обычной, но о копировании 17 столетия еще недавно не могло быть и речи. В данном случае снос памятника представляется гораздо меньшим злом, нежели вот такое воссоздание, потому что в ближайшем будущем это вполне может стать нормой.
Интересно, что одним из важных этапов обесценивания московского строительного антиквариата стало такое в принципе отрадное событие, как воссоздание Казанского собора на Красной площади. Оно происходило в 1993 году и вызвало тогда много споров. Многие подвергали сомнению возможность замены копией утраченного шедевра. Ведь недаром еще великий Роден когда-то говорил: «Нельзя ничего копировать, кроме природы. Копирование произведения искусства запрещено самими основами искусства. Кроме того, реставрации вводят в заблуждение… О, я вас умоляю во имя наших предков и наших детей, не разрушайте больше ничего и не реставрируйте». Но поскольку речь шла о возрождении святыни и о восстановлении нарушенной целостности ансамбля Красной площади, замена была признана вполне целесообразной. И в то же время этот случай продемонстрировал замечательную легкость воссоздания: вчера пустое место, а сегодня стоит храм. В массовом сознании произошел опасный перелом: зачем тратиться на сложную и дорогостоящую реставрацию, когда можно выстроить памятник заново, и он будет точно такой же, и даже краше прежнего, да еще и в таких надежных и практичных современных материалах. Москву тут же захлестнула волна сносов «с последующим воссозданием». Ссылались на опыт Варшавы и Гданьска, забывая, что их памятники были разрушены войной, а не варварством собственных владельцев. Сначала принялись за «малоценный» 19 век, потом плавно опустились до 18-го. Со временем потерялся и сам смысл слова, в теперешней Москве довольно часто приходится видеть пустыри с вывеской «Реставрация памятника архитектуры», а новоделы запросто участвуют в конкурсе на лучшую реставрацию года.
Теперь порог чувствительности комиссии по сносу опускается все ниже. Например, в 1960-е трехсотлетний возраст памятника еще не гарантировал ему неприкосновенности. Специалисты, обследовавшие древние здания, иной раз сознательно накидывали им лет сто, поскольку 16 век все-таки ценился выше 17-го. Но с тех пор поголовье трехсотлетних домов заметно сократилось, да и вообще — годы летят. Десять лет назад не могло быть и речи об официальном разрешении на снос любого строения, сохранившегося от допетровской эпохи. А в этом году комиссия согласовала ликвидацию еще одних палат конца 17 века, на Малой Якиманке, 22, по ее мнению, довольно-таки неказистых. Глядишь, скоро появится новый термин: «малоценный 17 век».
С проспекта Мира я отправился на Раушскую набережную, где во дворе дома 22 стоят еще одни богатые палаты допетровского времени, которым повезло больше. Только что окончена их реставрация, сделано все вроде бы безупречно, но вот что интересно — выглядят они точь-в-точь также как и вышеописанная новостройка. Древние фасады были основательно перелицованы и теперь смотрятся как новенькие, единственное, что подтверждает подлинность — кривизна просевших карнизов. Чтобы избежать подобного «эффекта новодельности» принято беречь и раскрывать на фасадах древнюю кладку. Вот в Европе, где знают истинную цену антиквариата, умеют любоваться подобными вещами. Стены старых домов просто пестрят этими так называемыми зондажными раскрытиями, потому что хозяева искренне гордятся возрастом своих домов. В городе Кракове я наблюдал зондажики даже в санузле какого-то кабака: снизу кафель и писсуары, сверху — белокаменная готика. Московские заказчики как правило смотрят на это совсем иначе. Один как-то разъяснял: «Да ведь придут ребята, смеяться будут — что же это ты, ремонтировал-ремонтировал, а тут почему дырки? Штукатурки не хватило?»
От мнения профессионалов сейчас не зависит практически ничего, музыку заказывает хозяин. Однажды я видел, как архитекторы, выполнившие добросовестный проект реставрации дома греческого гостя Хаджи-Косты в Китай-городе, впоследствии обреченно пририсовывали к нему нахлобучку в несколько дополнительных этажей, ибо такова была воля заказчика (этот проект пока не реализован).
При таком положении вещей следовало ожидать и скорого снижения требований к качеству реставрации памятников. И точно, закончившаяся в прошлом году реставрация древних палат на Большой Ордынке, 7, была проведена с такой очаровательной беззаботностью, что просто убила один из старейших домов Замоскворечья. А дом был хоть куда: много лет он стоял заброшенным, штукатурка осыпалась, явив миру благородную кладку из огромных большемерных кирпичей и остатки фронтонов древних окон, проглядывавшие из-под барочных наличников середины 18 века. На заднем фасаде сохранялся раритет — совершенно целое окно с кованой решеткой 17 столетия. Оно было выломано безымянными энтузиастами еще до начала реставрации. Потом на соседнем участке началось строительство многоэтажной гостиницы по проекту зодчего Посохина, в котлован которой сползла изрядная часть памятника. А вот остальное было довершили совместные труды инвесторов и реставраторов. Фасады дома были перелицованы и оштукатурены цементом по металлической сетке, на месте старых наличников — пускай фрагментарных, но истинных — появились окошки, даже не являющиеся их повторением (совершенно не тот рисунок), исчез древний киот, сохранявшийся на главном фасаде. Именно это еще полтора века назад добрые люди называли «наиболее полным видом разрушения» или же «забвением культурного опыта».
Тем не менее, новая реставрационная методика может стать гениальным коммерческим ходом, практичным и патриотичным единовременно: «Семнадцатый век под ключ — современный комфорт плюс полная историческая идентичность. В данный момент наша фирма осваивает способы элитного воссоздания жемчужин зодчества более ранних исторических периодов. Боярский быт, которого вы достойны!». А то вон как облажался уважаемый Союз театральных деятелей — два года назад он также срыл допетровские палаты на Страстном бульваре, 10, под строительство фитнеса. Но вместо того, чтобы выстроить что-либо новомодное или же цинично воссоздать фасад покойного памятника, представители Союза пошли третьим путем — «воссоздание с элементами памятника». Наружность старых палат была неказистой, основную ценность представляли сводчатые интерьеры. Фасад же образовавшегося фитнеса «Доктор Лодер» задуман в более пышном историческом стиле, этакий терем-теремок, но исполнен на уровне дизайна «Русского бистро». А вот если бы театральные деятели обратились к настоящим реставраторам из какого-нибудь бюро «Боярский быт 21 века», то могли бы разместить свой чудо-фитнес хоть в палатах Милославского, хоть в замке Белоснежки, с гарантированной исторической идентичностью. Собственно, опыт уже есть: здание ресторана «Пушкин» на Тверском бульваре не просто выдержано в барочной стилистике — из под его как бы осыпавшейся штукатурки виднеется как бы настоящая белокаменная кладка. Между тем, когда руководство ресторана получило в свое пользование настоящий антиквариат (а заодно и созвучную пушкинскую достопримечательность), знаменитую усадьбу Римского-Корсакова, то не задумываясь пустило ее под ковш.
Я ни в коем случае не хотел бы преуменьшать заслуги современных московских реставраторов, среди которых безусловно преобладают профессионалы старой закалки. Но сейчас в Москве намечается вполне ленинская тенденция: шаг вперед, два шага назад. И вот уже официозный краевед Лев Колодный уже пишет о свежевыстроенной — не взамен утраченной, а на абсолютно ровном месте! — ампирной колокольне церкви Большого Вознесения: «Тем самым воссоздан чудный уголок старой Москвы».
