18 мая, Москва отмечала день культурного наследия. Накануне даты на выставке «Арх-Москва» были выставлены три могильные плиты: памяти Манежа, Военторга и «Москвы», которые мы и наши потомки потеряли в минувшем году. А еще месяцем раньше (15 апреля 2004 года) «Известия» опубликовали открытое письмо президенту и мэру столицы, подписанное десятками уважаемых в России и мире людей, в котором, в частности, говорилось: «За последнее десятилетие историческому облику столицы России был нанесен непоправимый ущерб. Утрачено множество зданий, являющихся памятниками архитектуры… Этот процесс приобретает лавинообразный характер… Практикуемая сегодня в Москве строительная политика по своей сути является преступной, антисоциальной и антигосударственной, лишающей будущие поколения граждан России исторической памяти». Публикация задела за живое многих — на свет появилось еще одно письмо интеллигенции («Известия» от 12 мая 2004 года), где не менее уважаемые подписанты протестовали против огульных обвинений всего того, что делается в Москве «на поприще сохранения памятников старины», где «за последние десять лет власти столицы добились значительных успехов». «Известия» решили продолжить эту горячую дискуссию на своих страницах. Сегодня ее начинает мэр столицы, завтра на полосе «Москва» продолжат архитекторы, политики и сами москвичи.

«Москва разрушается!» — один из наиболее громких лозунгов сегодняшнего дня. Но есть в нем некое лукавство. Чтобы так сказать о Москве, нужно иметь весьма причудливый и специфический взгляд и на прошлое города, и на его будущее. Архитектурная история Москвы неоднозначна, изобилует крутыми поворотами, нереализованными возможностями и, напротив, «случайностями» обстоятельств, предопределявшими направления развития столицы на многие годы. Но именно в этом — неповторимое «лицо» Москвы, ее судьба, ее «генетика». И прежде чем обсуждать вопрос о том, разрушается столица или нет, как она будет развиваться дальше, нужно остановиться и попытаться разглядеть, уяснить парадоксальность московской «истории в камне». Ведь наша задача не просто в том, чтобы сохранить для истории и потомков отдельные здания, «объекты» городской культуры и архитектуры. Гораздо важнее не нарушить тот «культурный код», ту цивилизационную модель, которая на протяжении веков определяла развитие Москвы.

«Кто знает, каковы были помыслы Истории, когда загорался Манеж?»

Может быть, это прозвучит непривычно, но Москва в архитектурном смысле — город очень молодой. Пятисотлетний Кремль едва ли не самый старинный архитектурный комплекс города. А «старая», историческая Москва — лишь малая часть нынешнего огромного мегаполиса. На протяжении веков едва ли не каждый новый дом столицы сооружался на месте чего-нибудь уже существовавшего. И снесенные здания были зачастую достаточно интересны. Мир сегодня восторгается силуэтами Московского Кремля работы Аристотеля Фьораванти. Но для его возведения пришлось снести известняковую крепость, заложенную при Дмитрии Донском. А ведь именно по ней вся Москва и доселе зовется белокаменной. Да и позже: вспомните храм Христа Спасителя, строительство которого потребовало сноса старинного намоленного женского монастыря.

В архитектурной истории Москвы всегда, постоянно шла борьба «плана» и стихии жизни, столкновение «человеческой воли» и хода истории. В конце XV века со строительством Кремля и Китай-города начал воплощаться в жизнь первый «генеральный план» развития Москвы. Как свидетельствуют археологи, многие процессы, которые происходили тогда и в самом строительстве, и в массовом сознании, очень напоминают день сегодняшний. «Строительный бум», приглашение лучших архитекторов из-за границы, вывод «промышленности» из центра города, протесты общественности (тогда прежде всего духовенства) — это не про сегодняшний день, а про Москву XVI века.

Одновременно история Москвы — это еще и история нереализованных проектов. Что было бы, если бы в конце XVIII века Баженов реализовал свой проект практически полной перестройки Кремля? Точно мы не знаем. Но это уже была бы совершенно другая Москва. И другая Россия — ведь не будет преувеличением сказать, что воплощение этого замысла могло бы существенно повлиять на всю историю нашего государства.

Что было бы, вознесись на месте старого московского Зарядья, где нынче распласталась бетонной лужей гостиница «Россия», самая масштабная из всех сталинских высоток — Наркомат тяжелой промышленности? Случись это, и сегодняшние горячие дискуссии об архитектуре столицы показались бы нам игрой детей в песочнице.

А с другой стороны, «случился» же Калининский проспект, зовущийся москвичами Новым Арбатом только из потаенного чувства вины за порушенное предками. За Собачью площадку и Молчановку. За переулки Булата Окуджавы. И следовало бы задаться вопросом, а почему судьбе было угодно, чтобы это случилось. Кто знает, каковы были помыслы Истории, когда загорался Манеж? Может быть, восстановленные фермы Бетанкура, которые не будут больше стыдливо подпираться уродливыми металлическими колоннами и завешиваться пыльной тряпкой фальшпотолка, — это и есть тот долг, который мы должны отдать потомкам?

Диалектика явного и подспудного, архитектурного плана и «духа города» — вот это и есть подлинный «московский стиль».

«В московской культуре понятие копии иногда имеет не меньший смысл, чем оригинала»

Архитектурные вопросы у нас в Москве всегда очень политизированы и подвержены субъективным вкусам и архитекторов, и журналистов. Одни призывают «законсервировать город» навечно, другие, наоборот, — радикально перестроить, чтоб побольше «стекла и бетона»… Вопрос профессионального и эстетического самоопределения затмил все, а целью споров уже давно является самовыражение, а не поиск истины.

Я же предлагаю говорить по существу. Например, можно было бы серьезно обсудить тот феномен, что в московской культуре понятие копии иногда имеет не меньший смысл, чем оригинала. Потому что смысловая, историческая и культурная «нагрузка», которую несет в себе такая «копия», часто может быть и богаче, и глубже первоначального архитектурного решения. В том числе и поэтому пренебрежительное отношение к так называемым «новоделам» является весьма и весьма поверхностным.

Если кто-то считает, что дискуссии вокруг реконструкции памятников и так далее — это только современное, только московское явление, то это не так. Вопрос имеет тысячелетнюю историю. В Японии, например, через каждые 200 лет разбирают старые храмы и на их месте строят совершенно такие же, которые тоже существуют еще два столетия. Это — традиция поддержания исторической архитектуры.

Вообще, разговор о памятниках стал возможен только в ХХ веке. Когда в связи с развитием качественно новых систем городского транспорта город стал безудержно разрастаться во все стороны. Появилась возможность строить основную массу зданий на новых местах. Тогда и возникла идея массовой охраны архитектурных памятников, ранее технически невозможная.

«Что считать памятниками? „Россию“? „Москву“?»

Большинство великих зданий классической традиции, которыми сейчас восхищаются миллионы, в свое время были очень революционны. Если бы высота новых зданий всегда соответствовала высоте окружающей «исторической» застройки, великие готические соборы никогда бы не появились на свет. Кто-то в истории всегда был первым, придумавшим и создавшим эти отсутствовавшие прежде формы, чтобы потом они стали составной частью культуры. И кто-то был первым, чтобы их отринуть.

Москва в этом смысле ничуть не хуже, а во многом гораздо лучше других городов мира! Посмотрите, например, на соседство Шуховской башни на Шаболовке и памятника московского барокко — церкви Ризположения на Донской. Почти все знаменательные проекты архитектуры ХХ века ломали сложившуюся традицию, демонстративно не обращали внимания на эстетические каноны, упирая на функциональность. «Русский авангард» 20-х не имеет корней в предшествующих этапах. Конструктивист Мельников в каждом своем творении находил форму, идеально отвечающую в первую очередь назначению здания. По работам мастера будут учиться этому искусству еще многие поколения архитекторов. С другой стороны, классицист Жолтовский показал: новое содержание вполне можно вписать даже в самые старые формы. Такое умение очень полезно в нынешних динамичных условиях, когда назначение одного и того же здания меняется чуть ли не ежегодно.

Что считать памятниками? Нельзя считать таковыми «хрущевки» или «сталинки». Конечно, можно оставить их музейными экспонатами, однако против выступят все жители Москвы. А что касается «инфраструктурных» зданий (а именно такую роль играло большинство объектов — гостиницы, магазины и т.д., защищаемых ныне «культурной общественностью»)… Они также олицетворяют собой тот же «социально-исторический» срез и были призваны играть вполне определенные функциональные роли. Сейчас же им искусственно присваивается несвойственное им значение.

Та же гостиница «Россия» никогда не пользовалась уважением архитектурной общественности. В какой-то мере заслуженно. Ее автор Дмитрий Чечулин всегда принципиально отрицал само понятие архитектурного ансамбля. И «Россия» буквально выламывается из окружения, возникшего по большей части еще в средневековье. Что бы ни возникло на ее месте — хуже не станет. А может быть, даже восстановится нарушенная гармония.

Да и с гостиницей «Москва» все заметно сложнее, чем в возмущенных статьях по поводу ее сноса. Щусевские интерьеры и декор, стилизованные под классику, плохо гармонируют с конструктивистской основой Савельева и Стапрана. Вторая очередь гостиницы (А. Борецкий, Д. Солопов, И. Рожин), построенная в 1976-78 годах, вообще лишь в самых общих чертах согласуется с первой.

Впрочем, эти архитектурные подробности меркнут на фоне подробностей исторических. «Москва» стоит на месте снесенного Охотного ряда, чьи каменные торговые палаты более века — срок, заслуживающий уважения! — были главным продовольственным рынком Москвы. Московская «архитектурная эклектика» — история вечного «подстраивания» и «притирки» одного к другому. Слияние старого и нового. «Диалог эпох» и их тест на совместимость…

«Нужно сохранять там, где можно сохранить. Нужно строить там, где нельзя не строить»

Есть у проблемы и экономический аспект. Поднять здание из руин, как у нас, к сожалению, сегодня часто бывает, — это стоит очень много. У государства таких денег нет. Значит, нужно искать какой-то разумный способ и разумный компромисс. Не нужно увлекаться лозунгами, надо смотреть по существу.

Прежде всего, нужно ясно представлять, что мы хотим получить в результате реконструкции разрушающегося памятника. Если только музейный экспонат, то на ближайшие десятилетия это бесперспективное вложение денег. Нужно ставить четкие цели, а далее можно находить инвесторов и жестко контролировать их.

Кстати, добрая половина зданий, о чьем состоянии стоит сегодня беспокоиться, находится под федеральной охраной. Вспомните хотя бы Дом Пашкова: единственное сохранившееся в столице творение Баженова разрушается уже добрых два десятка лет — ни былое союзное, ни нынешнее федеральное Министерство культуры все никак не найдет денег на заботу о нем.

Мы все эти годы памятниками занимались, в том числе и федеральными. Но федеральные — не значит, что они принадлежат Минкультуры. Это значит, что они всеобщего, национального значения. И если памятник всероссийского значения, то это говорит только о том, что о нем мы заботиться должны особо. Если он находится в Москве, то мы не можем оставаться в стороне. Столичное правительство ухитряется оплачивать сохранение, восстановление даже тех сооружений, от которых, по сути, остался только внешний контур. Городская политика в этом вопросе заключается в том, что нужно сохранять там, где можно сохранить. Нужно реконструировать там, где нельзя не реконструировать. Нужно строить там, где нельзя не строить. И в отдельных случаях — лучше не строить совсем, чем портить город.

Руководство города всегда с большим вниманием относится к мнению любых представителей общественности и различных ветвей власти (именно это и происходило, пока пытались урегулировать и отношения собственности вокруг Манежа, и предложения по его реконструкции). Город не мог не учесть множество точек зрения в этом случае, и поэтому процесс согласований занял довольно много времени. К огромному сожалению, подобное промедление роковым образом повлияло на судьбу крупнейшего исторического памятника, находившегося в далеко не блестящем инженерно-техническом состоянии. А ведь подобная ситуация складывается со многими архитектурными шедеврами, расположенными в Москве! Пока идут жаркие споры с общественностью, с представителями коммерческих и некоммерческих организаций, все здания подвергаются воздействию не только времени, но и техногенных факторов, гораздо более разрушительных.

«Нельзя забальзамировать живого человека. Это все равно что его убить»

Многие маститые архитекторы считают, что Москва не терпит никаких архитектурных новшеств, что это особый мир с особой архитектурной средой, которую нельзя нарушать. Некоторые сторонники этой точки зрения доходят в своей логике до полного абсурда и готовы настаивать на том, чтобы оставить все как есть даже в том случае, если памятники начнут рушиться. Но жить — значит меняться в потоке времени. Нельзя законсервировать, оставить без изменения пространство, в котором протекает действительная жизнь. Нельзя делать Москву городом одной эпохи, а тем более одного поколения.

Например, гораздо более важным и практическим вопросом, нежели решение архитектурных проблем, является решение задач инженерной реконструкции. Особую значимость имеет обеспечение гарантированной несущей способности основных элементов здания. Ведь не секрет, что фундамент, перекрытия этажей и стропильные конструкции множества памятников находятся в плачевном состоянии, а без решения этой проблемы, как правило, требующей значительного вмешательства в архитектуру здания, зачастую невозможно сохранить памятник.

Естественно, что погоня за функциональностью и экономической целесообразностью приводит ко множеству конфликтных ситуаций. Они известны и всем достаточно очевидны: нехватка стоянок для автомобилей; резкое сокращение пропускной способности магистралей в часы пик; ущемление прав пешеходов, вынужденных уступать жизненное пространство машинам; неустроенность мест времяпрепровождения молодежи и т.д…

Легко критиковать градостроительную политику города, направленную в первую очередь на решение проблем социального и экономического развития (катастрофической нехватки жилья и офисных площадей), уже имея и собственные квартиры, и собственные студии. Это не означает, что мэрия встает в оппозицию к старым москвичам, поколениями проживающим в городе, однако не надо забывать, что Москва все время представляла собой колоссальный «плавильный котел» всех национальностей России и бывшего СССР. Столица в стране одна, да и мегаполисов такого масштаба много быть не может. Поэтому желающих жить в Москве еще долго будет заметно больше, чем физически может в ней уместиться. Косвенно подтверждает это и постоянный рост объема московской недвижимости. Если современная архитектурная общественность знает какие-либо неизвестные специалистам способы улучшения санитарных и жилищных условий без ввода в строй новых площадей, то пусть их назовет.

И пусть нас не обманывают приманки для туристов — тихие улочки средневековых германских или французских городков. Бесчисленные автострады связывают эти городки в единые бурно живущие хозяйственные организмы. В немецком Руре уже вторую сотню лет невозможно понять, где кончается один — формально самостоятельный — город и начинается другой.

Город — как лицо человека. На лице же должны отражаться все изменения, иначе лицо превратится в посмертную маску. Нельзя забальзамировать живого человека. Это все равно что его убить. Пока он растет и развивается, к его облику будет прибавляться что-то новое. Москву, столицу, «лицо» нашей страны, нельзя заставить застыть, крикнув: «Остановись, мгновенье!»

Известия, 19.05.2004г.