Собственно, первые музыкальные спектакли в Москве давались еще с 1759 года опять же итальянцем Джованни Локателли в Большом Оперном доме, что у Красных ворот. Однако москвичи, быстро и не по разу пересмотрев все предложенные постановки, к театру начали охладевать. Тогда-то и пришла в голову Локателли идея отдать некоторые дни под представления «российского театра», труппа которого к тому времени была создана при Московском университете усилиями Александра Сумарокова и Федора Волкова. Результат: публика вновь идет валом, антрепренер доволен. И тут умирает Елизавета Петровна… Москва погружается в почти годовой траур, о продолжении представлений речи, естественно, не идет. Вопрос о восстановлении театра встает только в 1766 году, уже при Екатерине II. Императрица рискует, отдает предпочтение не иностранцам, а большому любителю театра и сочинителю Николаю Сергеевичу Титову. Драматические спектакли теперь ставятся в деревянном Головинском театре, устроенном в Лефортове. Граф Сумароков ведет переговоры о постановке своих пьес теперь уже с Титовым. Однако… Титов разоряется. И вновь встает вопрос о том, быть ли русскому театру вообще. 

«Сказывают то, будто от г. Елагина антрепренерам то объявлено во отомщение, что Титов не правит театром. Титов огорчил и публику и актеров худым смотрением и распорядком, - пишет Сумароков 4 июня 1769 года в послании к императрице. - Русским маскарадов поручати некому, а театра без сея помощи уставить не можно. Мне маскарады ничто, но без них театра содержать нельзя. А Белемонти дает народу утешения очень хорошие и не такие, как обманщик Локателли. Граф Петр Семенович так изъяснился мне, что и он и вся Москва благодарны будут, когда Белемонтию надлежащая привилегия дастся. А мой интерес, что я не имея над театром помощи и не желая оныя, ежели Елагин не вмешается, помощию графа Петра Семеновича приведу театр в самое лучшее состояние; а его сиятельство граф Салтыков моих советов опровергать не будет».  

К тому времени итальянцы Джованни Бельмонти (упомянутый в письме) и Джузеппе Чинти уже имели пятилетнюю привилегию на устройство в Москве балов и маскарадов. Заручившись содействием московских актеров (к прошению Сумарокова прилагались письма от актеров Титова об их бедственном положении), антрепренеры с усердием взялись за дело. Небезуспешно. Вскоре Екатерина II подтвердила исключительное право итальянцев на содержание в Москве не только маскарадов, но и русского театра. Помимо прочего им была обещана постоянная полицейская охрана и выделено место под постройку собственного театра. Однако вместо затратного строительства, компаньоны арендовали помещение на Знаменке, в доме графа Романа Илларионовича Воронцова. Труппу составили из актеров университетского театра, в репертуар включили комедии, комедии «жалостные» и драмы. Зимой 1769 года театр на Знаменке был открыт.  

А в 1771 году в Москве случилась эпидемия чумы. Жители вымирали целыми улицами, артисты же, кто мог, уехали из города, до постановок никому и дела не было. Затем, 14 марта 1772 года умер Бельмонти, и вновь разгорелась борьба за владение театром. «Здесь многие рассуждения о театре от людей партикулярных происходят, как бы его установить… Желал бы я видеть в Москве основательной и порядочный театр, а, особливо, что здешние нравы великой поправки требуют», - пишет Сумароков. Екатерина II поручает Александру Петровичу подготовить проект, тот однако не спешит.  

Надо сказать, что отношения Сумарокова и Бельмонти испортились почти сразу, ибо антрепренеры, вопреки протестам Александра Петровича, поставили его историческую трагедию «Синав и Трувор», недоработанную и потому провалившуюся. 26 марта 1772 года в письме к Козицкому Сумароков говорит об этом весьма прямо: «Письмо к государыне писано о театре. Содержатель, обокрав Москву и обезобразив мои драмы, деньги все промотав и не жалея ради прибытка и здоровья своего, в недавном времени, уморив жену, и сам за нею в Пургаторию последовал».

 

Меж тем, владельческие права, связанные с театральной привилегией, перешли к детям Бельмонти, опекунами которых стали Тереза Адамовна Бахнерова и сестра Джузеппе «баронша де Мота». Пользы это театру не принесло, и в конце концов право на театральные постановки было выкуплено у прежних владельцев князем П. В. Урусовым, взявшим в компаньоны «содержателя механических представлений» англичанина Маддокса Медокса, который в благодарность обещает за свой счет построить театр. А пока представления возобновлены в доме графа Воронцова. Самое удивительное, что удалось даже снова собрать труппу. В труппу первыми вступили Василий Померанцев, Анна Померанцева, Андрей Ожогин, Петр Плавильщиков, Сила Сандунов. Эти актеры выступали преимущественно в драматических спектаклях, в том числе и в сумароковском «Дмитрии Самозванце». Собственно, на нем театр и погорел, в самом прямом смысле этого слова.  

26 февраля 1780 года, во время означенной пьесы «от неосторожности нижних служителей, живших в оном, перед окончанием театрального представления» вспыхнул пожар, уничтоживший здание и все театральное имущество. Из публики, по счастью, никто не пострадал, Урусов же, расстроенный убытками, больше рисковать не пожелал и свою долю уступил Медоксу. 

Занятно, что 26 февраля «Московские ведомости» сообщили: «Контора Знаменского театра, стараясь всегда об удовольствии почтенной публики, через сие объявляет, что ныне строится вновь для театра каменный дом на большой Петровской улице, близ Кузнецкого мосту, который к открытию окончится нынешнего 1780 года в декабре месяце…» И в этот же вечер театр сгорел.

 

Надо отметить, что Маддокс Медокс, невесть почему окрещенный обывателями Михаилом Егоровичем, человеком был весьма занятным. Ходил исключительно в красном плаще, за что был прозван Кардиналом, слыл механиком искусным ибо сделал, например, часы с огромным механическим оркестром и движущимися фигурками, которые подарил императрице. Погоревший «Знаменский оперный дом» не сильно-то его и устраивал, ибо представлял собой «...три деревянные стены, прирубленные к каменной, составляли непрочное сооружение оного без всякого порядка и украшения внутри, без всякой удобности и важности, приличной публичному зданию снаружи». Впрочем, публика и от этого была в восторге. Елизавета Петровна Янькова вспоминала: «Ну, конечно, было и тесновато; впрочем, по-тогдашнему было хорошо и достаточно, потому что в театр езжали реже, чем теперь и не всякий...». При таком успехе Медокс, в отличие от своего компаньона, и не думал сдаваться. Он просто принялся за постройку заявленного Петровского театра, известного теперь как «Большой». 

Уникальные часы «Храм славы» находятся сейчас в Московской Оружейной палате, создавал их Медокс в течение 13 лет. Вот описание часов: «Большие бронзовые позолоченные часы с тремя позолоченными колоннами, установленными над музыкальным ящиком. Каждая колонка заканчивается фигуркой орлицы с распростертыми крыльями над орленком в гнезде. Через каждые пять минут из клюва орлицы падает жемчужина в раскрытый клюв орленка. …Когда часы показывают и бьют три, шесть, девять и двенадцать раз, то куранты начинают играть, затем раздается органная музыка, после чего поднимается занавес и взору открывается во всем своем величии «Храм славы» и вид на ландшафт с водопадом. Виден пьедестал, на котором установлена винтовая пирамида, и два лебедя, плавающие внутри пирамиды, в середине же пьедестала - звезда. Затем под аккомпанемент органной музыки появляются фигуры в освещении лучезарного солнца. Каждая фигура символически изображает одно из славных событий времен Екатерины II».

 

Но театральная история на Знаменке не закончилась. Потому как представлениями проникся теперь уже владелец усадьбы – сам граф Воронцов, сын Романа Илларионовича - Александр. Поразмыслив, он учредил крепостной театр. Закупил бутафории всякой, техники театральной из-за границы навыписывал, костюмов разных. Обучил оркестр, и тридцать восемь человек играли «симфонии, концерты, сонаты, дуэты, трио и квартеты». В театре состояло шестнадцать «музыкантских учеников», женский хор, десять актрис и почти тридцать актеров. Однако славу шереметевского воронцовский не затмил. А в 1792 году по соседству поселился С.С. Апраксин, также со своим крепостным театром. Играла в нем до 1830-х и итальянская труппа. Ставились русские и французские пьесы, в 1827 году тут смотрел спектакль А.С. Пушкин. При постановке пьесы «Диана и Эндимион» по сцене бегали живые олени, за сценой лаяли гончие и трубили егеря, о чем в Москве молва не утихала долго. Куда уж там воронцовскому…  

 

Уже в 1816 году усадьба принадлежит князю Сергею Ивановичу Гагарину, а затем по наследству переходит его дочери Марии Сергеевне Бутурлиной. Квартиру в ее доме долгое время снимает князь Петр Николаевич Трубецкой.  

Дом со столь пространной биографией не мог не войти в литературу. И впрямь, у Бутурлиных периодически бывал Лев Николаевич Толстой. Он же, по мнению некоторых краеведов, описал этот дом в «Войне и мире», как дом, в котором умирал старый Безухов: «Пьер хорошо знал эту большую, разделенную колоннами и аркой комнату, всю обитую персидскими коврами. Часть комнаты за колоннами, где с одной стороны стояла высокая красного дерева кровать под шелковыми занавесками, а с другой - огромный киот с образами, была красно и ярко освещена, как бывают освещены церкви во время вечерней службы. Под освещенными ризами киота стояло длинное вольтеровское кресло, и на кресле, обложенном вверху снежно-белыми, не смятыми, видимо, только что перемененными подушками, лежала знакомая Пьеру величественная фигура его отца...». Впрочем, по другой легенде Толстой пожаловал это строение семье Облонского.  

Очередной яркий этап в истории этого дома наступил в начале 20 века. Здесь открылась гимназия Елизаветы Александровны Кирпичниковой - одна из самых либеральных в городе, единственная, где совместно обучались мальчики и девочки. Более того, науки тут постигали и дети революционеров - Скворцова-Степанова, Арманд, Малиновских, Смидовича, что обеспечило гимназии неусыпный контроль со стороны властей. Более того, Кирпичниковой пришлось даже зарегистрировать свое заведение на подставное лицо, на одну из учительниц. А потом гимназия официально перешла в ведение объединения родителей и стала называться весьма странно: «Гимназия общества гимназии П. Н. Поповой».  

 

Кстати, в гимназии общества, не иначе как совпадение, работал один из лучших ученических театров города. И кроме детей революционных тут учились дети театральные - потомки Лужского, Качалова и Москвина.
 

После революции 1917 года гимназия стала обычной средней школой. А затем, уже после войны, сменила статус и стала школой музыкальной. Лучшей в Москве, имени сестер Гнесиных. Московская средняя специальная музыкальная школа им. Гнесиных официально находится в здании и по сей день. Но только официально.  

P.S. На сайтах www.gnessinschool.ru (официальный сайт школы) и http://www.gnesinka.blogspot.com/ собрана последняя информация о происходящем в школе Гнесиных.