Фридрих-Йозеф Хаас родился 24 августа 1780 года в немецком городке Бад Мюнстерайфеле, окончил курс медицинских наук в Вене. Особенное внимание уделял глазным болезням, работая под руководством весьма известного тогда офтальмолога Адама Шмидта. И если б не занемогший престарелый генерал-фельдмаршал Николай Васильевич Репнин, которого молоденький доктор с успехом излечил, как знать, может, жил бы Гааз в Вене и имел бы прибыльную и успешную врачебную практику. Но, поддавшись на уговоры именитого пациента, Фридрих перебрался в Москву, где быстро обрел известность как весьма способный доктор. Уже тогда можно было предсказать судьбу Гааза: не имея недостатка в доходной частной практике, он охотно и совершенно бесплатно консультировал московские больницы. Более того, в Преображенской богадельне он, с разрешения губернатора, принялся безвозмездно лечить страждущих. Успех его деятельности оказался столь значителен, что у императрицы Марии Федоровны появилось непреодолимое желание определить Гааза на государственную службу. И в 1807 году он становится главным доктором Павловской больницы, несмотря на то даже, что русского языка Фридрих практически не знал. В приказе о назначении это, кстати, оговаривалось: «Что же касается до того, что он российского языка не умеет, то он может оного выучить скоро, столько, сколько нужно будет по его должности, а между тем с нашими штаб-лекарями он может изъясняться по-латыни...»

В 1812 году Гааз оставляет службу и даже, по окончании войны, приезжает домой, однако ж ненадолго. По одному ему понятным причинам, он возвращается в Москву и вновь приступает к частной практике. И опять успех его как доктора столь велик, что на сей раз его приглашают возглавить запасную аптеку московской медицинской конторы, чтобы привести ее в порядок и разобраться со злоупотреблениями. Но… кабы к злоупотреблениям не прилагались люди, хитрые и изворотливые. Честного «иноземца» буквально изживают, и он уходит, чтобы возобновить частные приемы и… продолжить бескорыстно лечить по первому зову.

1827 год. Фрак, белое жабо и манжеты, короткие, до колен, панталоны, черные шелковые чулки, башмаки с пряжками, напудренные волосы, собранные в широкую косу. Гаазу, теперь уже Федору Петровичу, 47 лет. Он умен, успешен, богат, пользуется уважением. У него дом на Кузнецком мосту, имение в Подмосковье, своя суконная фабрика. Он переписывается с Шеллингом и много читает.

…Пройдет всего 23 года и в управление московского обер-полицмейстера к молоденькому чиновнику обратится седой старик. Он попросит справку о положении дела какого-то арестанте. Чиновник, оторванный от своих важных дел, ткнет старика носом в формальные неточности в данных и откажет в справке. Старик поклонится и выйдет. Меж тем, на улице разразится страшная, небывалая гроза. Через два часа вымокший до нитки старик вернется, дабы передать чиновнику самые подробнейшие сведения по существу дела, за которыми он ездил на другой конец города. И чиновник всю свою жизнь будет испытывать чувство глубокого стыда за тот отказ, что дал он «святому доктору». Пока же от судьбы старика, который на коленях будет просить за арестантов, успешного доктора отделяет одна лишь просьба. И она последует.

Князь, генерал-губернатор Дмитрий Владимирович Голицын обращается к Гаазу: он просит его возглавить губернский тюремный комитет. Примечательно, что московский городской голова, Алексей Мазурин, купцы Лепешкин и Куманин, к которым Голицын также взывал, всячески кланяясь и извиняясь, отказались, тем не менее, от такой «чести». В кавычках слово употреблено неспроста, ибо то, как обстояли тогда дела с содержанием не то что заключенных, а и просто задержанных, описать невозможно. Не было зрелища более отвратительного и бесчеловечного, чем российские тюрьмы. Человек, который взялся бы что-либо изменить в этой системе, должен был быть сумасшедшим или святым. Впрочем, на Руси словосочетание «божий человек» всегда понималось двояко.

Гааз взялся. И в течение 25 лет регулярно посещал заседания комитета, пропустив из 293-х только одно. Более того, попечение о заключенных стало делом всей его жизни. Увидев, как отправляют ссыльных, Федор Петрович начал обивать пороги. Если государственные преступники шли на каторгу в кандалах, то просто ссыльные (старики, дети, все в куче) шли, нанизанные на жуткий прут. Ключ от наручников (наручниками люди проковывались к пруту) в дороге доставать было нельзя и если, не дай бог, кто умирал на этом пруте, его так и тащили… Ссыльные как о высшем благодеянии просили о кандалах.

По настоянию Гааза московский генерал-губернатор направил письмо министру внутренних дел Закревскому. Тот разослал вопросы тюремным и этапным начальникам, которые, конечно же, не стали очернять самих себя и сообщили, что все отлично, заключенные довольны. И, пожалуй, только самые честные ответили, что пересмотреть систему пересылки надо. Тогда Закревский решил, что замены прута на цепь будет достаточно. Вот только не знал он «святого доктора»: тот сам изобрел конструкцию облегченных кандалов, сам провел испытания (в прямом смысле: надел кандалы на себя и ходил по комнате, чтоб понять, сколько человек может проходить в них без ущерба здоровью) и сам изыскал деньги (сначала свои, потом чужие) на изготовление «гаазов». И начал «переобувать» московских ссыльных. На свои. В 1831 году комитету ничего не оставалось как приказать начальникам местных этапных команд не препятствовать исправлению кандалов под руководством доктора Гааза.

В 1844 году князь Дмитрий Владимирович, главный покровитель Гааза и защитник всех его идей, скончался. Его сменил князь Щербатов, который быстро оценил упорство пожилого доктора и начал молчаливо его поддерживать. Перековка на Воробьевых горах шла полным ходом. Попасть в эту пересыльную тюрьму было счастьем. «У Гааза нет отказа». Арестанты относились к доктору с чрезвычайным почтением. Позже в своем проникновенном очерке А.Ф. Кони напишет: «Он входил всегда один в камеры «опасных» арестантов — с клеймами на лице, наказанных плетьми и приговоренных в рудники без срока, — оставался там подолгу наедине с ними, и не было ни одного случая, чтобы мало-мальски грубое слово вырвалось у ожесточенного и «пропащего» человека против «Федора Петровича».

Когда-то эта усадьба была приобретена генералом-майором Дивовым, который впрочем, в ней и не жил (он по должности своей обретался в Петербурге), но главный дом перестроил и выгодно сдавал. Во всяком случае в «Московских ведомостях» за 1762 год , как обнаружил С. В. Романюк, размещалось объявление о сдаче. После смерти майора его наследники продали усадьбу генерал-майору В.С. Нарышкину, который опять же принялся за переустройство дома – придал ему вид классического особняка и нарастил третьим этажом. Если верить «Генеалогическому древу», у Василия Нарышкина была дочь Прасковья, умершая в 1812 году. После 1812 года усадьбу приобрел генерал Петр Никифорович Ивашев. И вот что интересно: при нем в саду усадьбы открыли первый в Москве источник целебной минеральной воды, который вскоре так же внезапно иссяк, как и появился. Однако не внезапное исчезновение нам интересно, а то, что, когда в 1817 году Ивашев ушел в отставку и вместе с семьей переселился в Ундоры и Симбирск, то и там на основе минеральных источников, подобных кисловодским, он открыл купальню с целебной водой.

А что же усадьба в Москве? В ней жил сын Петра Никифоровича – Василий. Да, тот самый декабрист Василий Ивашев, чей роман с француженкой Камиллой Ле-Дантю лег в основу сначала книги «Роман декабриста», а потом, много позже, фильма «Звезда пленительного счастья». 23 января 1826 года Василия здесь арестовали, а в 1830-1831 году здесь жила Камилла.

Впрочем, декабристские устремления сына можно понять, если почитать письма отца. Человек военный, он еще перед войной 1812 года увлекся сельским хозяйством настолько, что стал поставщиком зерна в Петербург для нужд военных, а уж по выходу в отставку отдался своему хобби без остатка. Сыну, уже приговоренному к каторжным работам в Сибири, он писал: «Я не причастен к праздности - придумываю, делаю опыты к облегчению сил и здоровья трудящихся в поте лица своего». Цель Петра Никифоровича, и об этом он тоже пишет, «облегчить труд трудящегося народа, т.е. того класса людей, которым государство высится и о ком пресловутые писатели агрономических и хозяйственных творений никогда и нигде не упоминают, меня же полевые их занятия давно приводят в сострадание»... Когда Ивашев-старший умер гроб с его телом крестьяне на руках донесли из Ундор в Симбирск.

Московскую же усадьбу, за шесть лет до смерти, Ивашев продал Ортопедическому институту Воспитательного дома – первому подобному учреждению в России, просуществовавшему в доме до 1843 года. А в 1844 здесь разместилась Полицейская больница, основанная, как несложно предположить, доктором Гаазом. Сам он, уже давно не имеющий имения на Кузнецком мосту, поселился здесь же – занял две комнаты на третьем этаже. Поневоле подумаешь, что некоторые дома словно выбирают себе хозяев… Ведь, и Ивашевы, и Гааз по сути радели за одно и то же.

По-прежнему «Божий человек» ездит в пересыльную тюрьму на Воробьевы горы, осматривает арестантов, лечит их, и по мере сил отстаивает интересы каждого. 19-летнего Степанова задерживает на две недели вследствие «тяжелой усталости» сопровождающей его старухи-матери, арестанта Гарфункеля дважды оставляет по его убедительной просьбе, основанной на уверенности, что за ним непременно идет по этапу жена. Отношение к Гаазу со стороны чиновников оставляет желать лучшего, но он непреклонен: «Несмотря на унижения, коим я подвержен, несмотря на обхождение со мною, лишающее меня уважения даже моих подчиненных, и, чувствуя, что я остался один без всякой приятельской связи или подкрепления, я тем не менее считаю, что покуда я состою членом комитета, уполномоченным по этому званию волею Государя посещать все тюрьмы Москвы, — мне никто не может воспретить отправляться в пересыльный замок в момент отсылки арестантов, и я продолжаю и буду продолжать там бывать всякий раз, как и прежде»...

А в 1848 году начальником Москвы был назначен бывший министр внутренних дел, человек, люто ненавидевший доктора и все, что с ним было связано – граф Закревский. Но и тогда Федор Петрович не сдался. 68-летний старик продолжал, несмотря ни на что, свою деятельность.

Федор Петрович умер в Полицейской больнице в Малом Казенном переулке в 1853 году. В абсолютной нищете, хоронили его за счет государства. А 1 октября 1909 года во дворе усадьбы собралось множество людей, пришедших на открытие памятника доктору работы выдающегося русского скульптора Н.А. Андреева. «Памятник обошелся всего в 3200 рублей, - сообщала газета "Речь", - причем скульптор Н. А. Андреев ничего не взял за свою работу». На пьедестале памятника высечены любимые слова Ф. П. Гааза: «Спешите делать добро». Блестящий юрист, известный общественный деятель Анатолий Федорович Кони, чей очерк поведал о докторе Гаазе всему миру, на открытие писал: «Нельзя следовать во всем учению Христа, — говорят нам, — оно неприменимо к практической жизни: им можно полюбоваться, как идеалом, но руководиться им может только смешной чудак, не желающий считаться с действительностью». Таким, по мнению современников, «смешным чудаком» был тот Федор Петрович, память которого ныне чествуется. <…> Все минется! Миновался и граф Закревский, собиравшийся выслать из Москвы Гааза, миновался и Капцевич, рекомендовавший сократить “утрированного филантропа”, почил знаменитый московский иерарх, митрополит Филарет, не раз споривший с Гаазом в тюремном комитете, но признавший для себя нравственно обязательным разрешить православному духовенству служить молебен о выздоровлении Федора Петровича и сам посетивший его перед кончиной для того, чтобы проститься по-братски; сошли в могилу далекие каторжники, молившиеся у сооруженной ими в память Гааза иконы Федора Тирона, а он... он остался».

***

А теперь сухие факты. В советское время вся усадьба перешла в ведение Академии медицинских наук СССР. С 1959 года в главном доме находится НИИ гигиены детей и подростков сначала АМН СССР, а теперь РАМН. Нельзя сказать, что это ведомство следит за столь ценным для истории российской медицины памятником тщательно. Плохое финансирование, бедственное положение, додумайте сами. Тем удивительнее проявленное в декабре прошлого года рвение.

17 декабря 2007 года общественность забила тревогу. Поводом стали ремонтные работы, которые решил провести арендатор усадьбы Нарышкиных. Рабочие споро выкорчевывали в особняке старые ампирные окна XIX века на третьем этаже (именно там находилась квартира доктора Гааза) и заменяли их на новенькие стеклопакеты. Позже к окнам присоединились и межкомнатные двери.

Сообщение о ведущихся работах было размещено в нашем сообществе «Москва, которой нет». 17 же декабря факс с просьбой проверить законность работ от имени редакции нашего сайта был направлен в Россвязьохранкультуры и в Москомнаследие. Комиссия Москомнаследия побывала на объекте 19 декабря, подтвердила незаконность работ и попыталась объяснить арендатору, подписавшему между прочим «охранное обязательство», что так делать нельзя (до 1 января этого года у Москомнаследия не было полномочий останавливать работы на объектах федерального значения). Россвязьохранкультуры (отдел по Москве) после ряда звонков и факсов 29 декабря тоже добралось до усадьбы и оставило предписание о немедленной остановке работ.

Однако, несмотря на предписание, работы были продолжены 10 января, и 20-го… Причем вела их фирма без всякой реставрационной лицензии на глазах и у федеральных, и у местных чиновников совершенно безнаказанно.

Особенно интересно объяснение арендатора – директора НИИ гигиены детей и подростков РАМН. В прямом эфире радио Культура, посвященного происходящему в усадьбе, директор НИИ по телефону сообщил, что ему выделили некоторые средства, и он, крепкий хозяйственник, проводит обычный ремонт: лепнину с фасадов не сбивает, а всего лишь меняет трухлявые окна, которые по его словам, только что не падают на головы пациентов и вообще не ампирные, а советские (что однако не подтверждают реставраторы) и межкомнатные двери. И ставит стеклопакеты точь-в-точь. И не видит в этом ничего такого, что могло бы повредить памятнику, а тем паче истории. Более того, есть и фирма с лицензией, которая выиграла тендер на проведение реставрационных работ, но пока только разрабатывает проект. Правда, и эти работы будут не столько реставрационными, сколько ремонтными. Никого не интересует восстановление росписей на втором этаже или обнаруженные мраморные подоконники. Сделают как было да и хорошо.