Той весной Москва прихорашивалась — близился ее день рождения. По слухам, капризной столице в сентябре справят 850-летие. «Какая стала! Я-то помню тебя совсем провинциальной, простой, народ в Петербург все рвался, не то что сейчас… зазналась», — укоризненно качал головой старик. Но что уж там, приготовления ему нравились, а тут внезапно и к дому наведались гости. Дом старался не упустить ни единого слова неожиданных визитеров. «Гостиницу… Ну да, дом-то известный… Какие имена! Старый, конечно, снести бы, но ведь памятник». «Памятник — это я, — догадался дом, — гостиницу что ль они хотят тут сделать? Ну и неплохо было бы. Может, салон какой организуют. Я к зрелищам-то дюже привычный. Бывало при Федор Федоровиче»…

При Федор Федоровиче Кокошкине, директоре Императорских театров, в 1820-е, тут были репетиционные комнаты Малого и Большого театров. Разыгрывались спектакли с участием Михаила Семеновича Щепкина, того самого, что «первый стал нетеатрален на театре». Уже много позже слыхал дом, что занесли Михаила Семеновича в список подозрительных лиц с пометкою «желает переворотов и на все готовый». Подивился такому, потому что не переворотов Михаил Семенович желал, а справедливости…

Особенно любил дом наблюдать за репетициями Мочалова. «Бурное вдохновение, пламенная страсть» и необыкновенный, чувственный голос. Когда Павел Степанович декламировал, дом затихал, наслаждался. Да, много звезд повидал он на своем веку, заядлым театралом стал. В музыкальный салон Марьи Дмитриевны, к примеру, и Гончаров, и Грибоедов, и Пушкин хаживали, талантом актрисы восхищались. Милейшая Мария Дмитриевна Львова-Синецкая появилась в доме где-то осенью1823-го. Именно тогда способная актриса из Рязани, перебравшаяся по протекции Федора Федоровича в Москву и уезжавшая вместе с ним в Петербург, была принята в труппу Малого театра. Опять же, не без помощи Кокошкина. Но вместе с тем, талант у нее был несомненный, тут и злым языкам возразить было нечего. Кстати, училась Мария легко, словом владела безупречно, исполнение ее строилось на контрастах, тогда редких. Поэтому и гостиная ее всегда была полна. Благодаря актрисе, познакомился дом с Крыловым, Гнедичем, Вяземским, Аксаковым, Погодиным… Да что там! Для бенефиса Львовой-Синецкой в 1824-м Грибоедов в соавторстве с Вяземским написали водевиль «Кто брат, кто сестра, или Обман за обманом», в котором бенефициантка исполнила обе роли — и сестры, и брата.

«Хорошие были времена, хоть и шумные, — дом погрузился в воспоминания, — при Якове Петровиче-то оно потише было». Яков Петрович Шаховской, тот самый, что известные «Записки…», повествующие об общественной жизни российской написал, жил здесь еще в XVIII столетии, до перестройки дома. «Несытая алчба корысти дошла до того, что некоторые места, учрежденные для правосудия, сделались торжищем лихоимства, пристрастие — предводительством судей, а потворство и упущение — ободрением беззакония», — писал Яков Петрович. Дом, в то время еще, как и всякий московский житель, имевший палаты сводчатые и декор нарышкинского барокко, под каждым словом готов был подписаться.

…В 1812-м почти все сгорело… «Пожар способствовал ей много к украшенью» — истинная правда в этих словах. Стены Белого города снесли еще в 1780-х и бульвары на их месте запланировали тотчас. Но… Как-то все руки не доходили у властей до устройства. А так как «свято место пусто не бывает», появились лавки да харчевни разные. В 1790-м, по документам, стояла тут богадельня, 6 дворов причта соседних церквей, 4 купеческих двора, 6 дворов чиновников и знати, 10 лавок, 2 цирюльни и несколько харчевен. В 1797 году возле Никитских ворот появились каменные двухэтажные строения гостиницы. В 1812-м лавки сгорели, бульвар обсадили липами. Якова Петровича к тому времени давно уж не было в живых, а у дома был новый хозяин. Князь Сергей Голицын держал тут литературный салон, где Рылеев читал свои «Думы». Как там? «Да закипит в его груди Святая ревность гражданина!»?

В конце 1830-х, уже после Кокошкина, хозяин вновь сменился: из Скатерного переулка переехал сюда 40-летний Александр Варламов. С тех пор навсегда дом стал «Соловьиным». В его стенах написано было Александром Егоровичем 75 романсов. Да каких! «Гори, гори моя звезда», «На заре ты ее не буди», «Я встретил вас и все былое», «Белеет парус одинокий», «Я помню чудное мгновенье»… Писал Александр Егорович быстро и легко, только «раскачивался долго». С созданием романса «На заре ты ее не буди» целая история приключилась…

Близкий его приятель, солист Большого театра Бантышев все просил Варламова романс ему написать:
— Какой тебе?
— Какой сам пожелаешь, Александр Егорович…
— Хорошо. Приходи через неделю.

А через неделю просил зайти еще через неделю. Бантышев был упорен и стал ходить к Варламову каждое утро, когда тот еще спал. «Экий ты, право, — негодовал Александр Егорович, — человек спит, а ты являешься, можно сказать, на заре! Напишу я тебе романс. Сказал же, напишу, и напишу!». И вот в одно утро слуга передал Бантышеву романс, назывался он… «На заре ты ее не буди».

В 1843-м у Варламова останавливался сам Ференц Лист. Первые три концерта дал он 25, 27, 29-го апреля в Большом театре. Алексей Николаевич (Верстовский), помнится, писал тогда: «Лист Москву свел с ума, играет везде и для всех. В публичных и приватных концертах». А Москва свела с ума Листа. Русские и цыганские романсы глубоко запали ему в душу…

…Дом завздыхал. Он бы еще многое мог вспомнить. В 1920-х годах тут, к примеру, была театральная студия Михаила Чехова… «А пусть бы и гостиницу, все одно — хоть люди появятся. Стосковался я в одиночестве. Ничего, мне только поправиться и я еще на 900-летии Москвы погуляю!»…