Площадь, кстати, и мечтала бы быть прямоугольной, еще Брюс пытался ее «урегулировать», да дворы обывателей с казенным питейным домом тому помешали. Верная примета, что прогулка удастся — загадочная дама неопределенных лет, что поет романсы точнехонько на нужном вам выходе. Не пожалейте ей копеечку и вы вынырнете на стрелке Большой Ордынки и Большой Полянки, на минуту замрете на светофоре, дождетесь зеленого и… шагнете вперед, на полтора с лишним века назад.

«Страна эта… лежит по ту сторону Москвы-реки, отчего, вероятно, и называется Замоскворечьем. Впрочем, о производстве этого слова ученые еще спорят. Некоторые производят Замоскворечье от скворца; они основывают свое производство на известной привязанности обитателей предместьев к этой птице. Которое из этих словопроизводств справедливее, утвердительно сказать не могу. Полагаю так, что скворечник и Москва-река равно могли служить поводом к наименованию этой страны Замоскворечьем и принимать что-нибудь одно, значит впасть в односторонность».

После девяти вечера жизнь в Замоскворечье образца 1834 года уже затихает и никого не удивит ваш странный наряд. Оглянитесь — совсем другая площадь откроется вашему взору. Каменные лавки с квартирами на втором этаже окружают ее, в центре несколько палаток — здесь по утрам шумное торжище. А вы стоите сейчас на совсем еще новой Житной улице, она, как и Коровий вал, почти стихийно возникла на месте срытого Земляного вала. Да и вал-то ликвидировали не как написано будет после — в 1820-х годах, а гораздо раньше. За ненадобностью обороны и укреплений прагматичные замоскворецкие жители, торговцы да ямщики потихоньку застраивали вал, подравнивали его для удобства, вот и выровняли… Тут и там домики с мезонинами да с палисадниками. Тут же скотный, конный и мытный дворы. На последний сгоняется весь скот, привозимый в Москву, осматривается, клеймится и уж потом поступает на рынок.

На Житной в глубине улице найдете вы цель своего путешествия — просторный деревянный дом с мезонином, полуподвалом и высоким бельэтажем. С непременным палисадником опять же, тенистым садом и флигелями, что сдаются обычно постояльцам. Новые хозяева сюда только въехали. Глава семейства — адвокат, титулярный советник, штатный секретарь Московской гражданской палаты, очень уважаемый и почитаемый местными купцами человек купил дом задешево, с торгов… Сам-то Николай Федорович из костромских, но вот перебрался в Москву, окончил Духовную академию и женился на Любови, дочери псаломщика церкви Николая Чудотворца, что у Покровского моста. Сначала снимали квартирку у дьяка церкви Покрова Пресвятой Богородицы, затем дела пошли в гору, и Николай Федорович прикупил землю в Монетчиках, где построил дом.

Новый дом Любови Ивановны уже не знает, его хозяйка Эмилия фон Тессин, обрусевшая шведская баронесса. А Любовь Ивановна умерла при родах три года назад, в 1831-м. Из 11 детей выжили только четверо. Трудно пришлось Эмилии, но все же смогла она завоевать признание и любовь приемных детей. Заботливая мачеха занялась не только домом, но и обучением (музыка, французский, немецкий) и воспитанием детей. Добродушная, спокойная по характеру Эмилия Андреевна была терпелива, заботлива и внимательна. И постепенно «милая тетенька» стала «милой маменькой».

Дом на Житной и похож, и не похож на другие. Его главное отличие от замоскворецких соседей — великолепная, чудесная библиотека, наполненная всеми книжными новинками, которые только можно достать. И это в районе, где и лавок-то книжных нет, а газет не сыскать даже в трактирах! Там, за мостом — там город, а здесь — совсем другая жизнь, другая страна… Благодаря хозяйке, устраиваются в доме музыкальные вечера и даже танцы под фортепьяно. Появились тут нянюшки и кормилицы, гувернантки. Да и едят нынче здесь не по-купечески: на фарфоре и серебре, при крахмальных салфетках.

Но полноте… Зачем нам с вами проживать чужую жизнь? Лучше посидите тихо напротив, пока мальчик не заснет, сморенный, а потом тихо, стараясь не скрипеть половицами, выйдите из дома, вдохните морозного воздуха и возвращайтесь.

И уж потом, придя домой, вспомните это: «Я живу в той стране, где дни разделяются на легкие и тяжелые, где люди твердо уверены, что земля стоит на трех рыбах и что, по последним известиям, кажется, одна начинает шевелиться; значит, плохо дело; где есть свои астрономы, которые наблюдают за кометами и рассматривают двух человек на луне…»

А где-то там, во времени, 157 лет назад, 24-летний Александр Островский возьмет перо и начнет: «Рукопись эта проливает свет на страну, никому до сего времени не известную и никем еще из путешественников не описанную. До сих пор известно было только положение этой страны, что же касается до обитателей ее, то есть образ жизни, язык, нравы, обычаи, степень образованности — все это было покрыто мраком неизвестности».

Дети у Николая Федоровича оказались к наукам весьма восприимчивы. Вот и сейчас, возможно, 11-летний Саша тайком от маменьки что-нибудь читает. «Отчего люди не летают, как птицы», — можете продекламировать вы ему с чувством, усевшись в кресло напротив. Или произнести: «Жестокие нравы, сударь, в нашем городе, жестокие! В мещанстве, сударь, вы ничего, кроме грубости да бедности нагольной не увидите. И никогда нам, сударь, не выбиться из этой коры! Потому что честным трудом никогда не заработать нам больше насущного хлеба»… Вы уже это читали, изучали, мучались школьными поисками «луча света в темном царстве»… А он это еще только напишет.

Вы можете, если подготовитесь конечно, рассказать ему, что блестяще образованный мальчик через год поступит сразу в третий класс гимназии, которую окончит с отличием. Что любимая им пьеса Шекспира «Укрощение строптивой» впервые прозвучит с русской сцены в его, Сашином, переводе. Что, хоть и станет он учиться на юриста, но это не его призвание. И что именно работа в Московском Совестном суде даст сюжеты для большинства произведений. Первые пять пьес будут запрещены цензурой… И что самый первый его опыт пробы пера будет о диковинной стране — Замоскворечье.