18 августа (такова официальная дата рождения) 1860 года родился Исаак Левитан. С конца 1860-х жизнь его неразрывно связана с Москвой. Погожим августовским вечером мы предлагаем вам погулять самостоятельно и осмотреть хотя бы несколько мест, которые помнят этого прекрасного художника.

Из документов за 17 августа 1873 года узнаем мы, что жил Исаак Левитан на Солянке, в доме Зиновьева. Чтобы попытаться представить, где это место, воспользуемся мемуарами. Живописец Сергей Дмитриевич Милорадович вспоминал: «Исаак и Адольф Левитаны из дома в училище всегда ходили вместе. В это время я учился в старшем классе училища с Адольфом Левитаном. Жил я на Таганке, а Левитаны - у Яузких ворот. Из Училища мы всегда возвращались домой вместе. Шли Чистыми прудами и на углу Яузских ворот сворачивали налево. Левитаны заходили в ворота дома, находившегося у Яузских ворот, а я продолжал дорогу один…»

Точно место установить пока не удалось. В книге Б.С. Земенкова «Памятные места Москвы» можно найти адрес ул. Солянка, д. 10 (не сохранился), но это, скорей всего, уже второй адрес, адрес сестры и зятя, откуда в 1879 году полиция выселила Левитанов как лиц еврейской национальности (после покушения террориста Соловьева на Александра II).

Тем не менее, сама Солянка была Левитану хорошо знакома, как и путь от Яузских ворот по бульварам, мимо Чистых прудов к Мясницкой – училищу живописи, ваяния и зодчества. Однако до этого адреса есть еще один: ул. Покровка, д. 25. С конца XIX века этот дом, как и соседний дом под номером 23, принадлежал братьям Родионовым. В доме 23 один из братьев устроил лавку по продаже гробов, а другой – в доме 25 – антикварный магазин. В.М. Голицын вспоминал: «Владелец другого магазина был Родионов, старообрядец и тоже знаток старины. Его магазин помещался на Покровке в собственном доме, и позади самого магазина, выходящего на улицу, была длинная галерея с верхним светом, коей стены были сплошь увешаны картинами, когда магазин был сплошь уставлен шкафами, витринами, баулами со всякого рода старинными вещами».

Именно к Родионову и пришел в свое время Левитан, приехавший из подмосковной Салтыковки, куда семья переселилась вынужденно.

В Салтыковке (ныне район Балашихи) Левитан написал бесчисленное количество этюдов, картины «Перед грозой» и «Осенние листья». Картину «Вечер после дождя», на которой изображена платформа Салтыковская, удалось продать в Москве, на Покровке, лавочнику-антиквару Ивану Соломоновичу Родионову — за жадность его называли Саламандровичем — за 40 рублей серебром.

«Умного и хитрого ловца неопытных людей, предлагающих старинные вещи на продажу, кто-то из шутников назвал Иваном Саламандровичем. Так это к нему и прилипло. Называли и сокращенно - Саламандра. Антиквар долго разглядывал картину, потом довольно усмехнулся и сказал:
- Действие происходит в Салтыковке. Я узнал. У моего зятя, шапочного мастера, там своя дача... Хорошее место Салтыковка... Сорок рубликов дам...
Больше не стоит даже на любителя красот деревенской природы... Нажить, пожалуй, и не придется» (Иван Евдокимов, «Левитан»).

Щемяще у Паустовского про Левитана и Салтыковку:
«…Лето кончилось. Все реже был слышен голос незнакомки. Как-то в сумерки Левитан встретил у калитки своего дома молодую женщину. Ее узкие руки белели из-под черных кружев. Кружевами были оторочены рукава платья. Шел редкий дождь. Горько пахли цветы в палисадниках. На железнодорожных стрелах зажгли фонари.
Незнакомка стояла у калитки и пыталась раскрыть маленький зонтик, но он не раскрывался. Наконец он раскрылся, и дождь зашуршал по его шелковому верху. Незнакомка медленно пошла к станции. Левитан не видел ее лица, - оно было закрыто зонтиком. Она тоже не видела лица Левитана, она заметила только его босые грязные ноги и подняла зонтик, чтобы не зацепить Левитана. В неверном свете он увидел бледное лицо. Оно показалось ему знакомым и красивым.
Левитан вернулся в свою каморку и лег. Чадила свеча, гудел дождь, на станции рыдали пьяные. Тоска по материнской, сестринской, женской любви вошла с тех пор в сердце и не покидала Левитана до последних дней его жизни.
Этой же осенью Левитан написал "Осенний день в Сокольниках". Это была первая его картина, где серая и золотая осень, печальная, как тогдашняя русская жизнь, как жизнь самого Левитана, дышала с холста осторожной теплотой и щемила у зрителей сердце.
По дорожке Сокольнического парка, по ворохам опавшей листвы шла молодая женщина в черном - та незнакомка, чей голос Левитан никак не мог забыть. "Мой голос для тебя и ласковый и томный..." Она была одна среди осенней рощи, и это одиночество окружало ее ощущением грусти и задумчивости.
"Осенний день в Сокольниках" - единственный пейзаж Левитана, где присутствует человек, и то его написал Николай Чехов. После этого люди ни разу не появлялись на его полотнах».

А мы продолжим путешествие дальше. У Мясницких ворот, на углу Уланского переулка и Сретенского бульвара, мы не прошли бы мимо трактира «Низок».

И вновь обратимся к Ивану Евдокимову:

"Однажды  в осенний вечер  Левитан проходил мимо  трактира  "Низок". Лил дождь. Но и  сквозь  шум  его  из одноэтажного знакомого  домика доносилась песня.  В  одной   половине  трактира  пели,  в  другой  плясали.  Юноша  не сомневался,  что  это  гуляли  свои. Левитан  не  расписывал церковных стен,доходы его  за лето свелись к нескольким рублям, которые были уже на исходе, и художник дорожил каждой копейкой. Непогода, однако, загнала его под крышу.

За двумя  столами,  составленными вместе, пировали  ученики  школы. Два графина  водки,  батарея  пивных бутылок, большая  тарелка оранжевых  раков, распластанная вобла, желтый горох, ситный и черный хлеб тесно и беспорядочно занимали  всю  столешницу.  Веселились  человек десять.  Кроме  учеников,  в трактире  были два-три извозчика.  Середину помещения освободили от столов и стульев,  сдвинув  их  в стороны. На свободном месте, выделывая  невероятной ловкости плясовые "номера", в одной жилетке, с выпущенной из-под нее длинной в пестрых цветах рубахе, носился, присядал и прыгал стриженный  "горшочком", молодой извозчик.

В паре  с ним,  в очках,  в кургузом пиджаке,  задыхаясь, смешно  махая руками, неумело топтался Николай Павлович Чехов. Среди восседавших за столом и  распевающих  песни  Левитан  увидел обоих братьев Коровиных, Нестерова  и несколько учеников саврасовской и перовской мастерских.

Вместе  с  художниками  был под  сильным  хмельком  пожилой  иконописец Бобров,  бывший ученик  школы. Он  много  зарабатывал, благоволил  к молодым художникам,  напившись, вспоминал свою молодость и жаловался  на злосчастную судьбу,  которая будто бы обманула все его юные надежды.  Левитан понял, что для Боброва наступили дни запоя, который повторялся три-четыре раза в год, и богомаз сегодня угощал.

— Исаак!  — первым  закричал Чехов,  словно радуясь случаю  выйти из неудачной пляски, подбежал, схватил за руки и потащил к столу.

—  Какой такой  Исаак? — громко и важно,  но  с  приветливой усмешкой спросил Бобров,  чувствуя  себя хозяином пирушки. — Довольно Исааков! Я их пять штук написал за год!

Все  засмеялись,  и  стали  тянуть  Левитана  каждый   к  себе.  Чехов,пошатываясь, принес стул и усадил товарища.

…Компания  начала  снова  петь.  Сергей  Коровин  дирижировал  бутылкой, извозчик и Чехов почему-то неудобно поместились на одном стуле, обнимались и чокались зелеными  стаканчиками с  водкой. О  Левитане  забыли, как будто он явился  сюда  вместе  со  всеми.  Он  спокойно  поел,  выпил   пива.   Хмель подействовал быстро. Постоянное недоедание ослабляло. После третьего стакана Левитан уже порядочно охмелел.

Он любил русские народные песни. Даже нестройный  хор, в котором  певцы пели кто в  лес,  кто по  дрова,  взволновал его. Юноша  пригорюнился.  В красивых глазах блеснули слезы. Левитан попытался сдержаться и не совладал с собой.  Вдруг  он положил  руки на  стол, уткнулся в них лицом и  всхлипнул.

Заметил это один  Бобров..  Он перетащил к нему стул, близко подсел и  обнял юношу за плечи.

- Плачь, Исаак,  плачь, - заплетаясь,  пробормотал богомаз, - я тебя понимаю. Я тоже навзрыд плачу.  Кто рано  разобрался в жизни, тот  потом  не ошибется.  Мальчик, ты  слышишь Ивана  Боброва?  Иван  Бобров золотую медаль получил в Школе живописи  и ваяния. Ивану Боброву писать бы Ивана  Грозного, Петра Великого! Иван Бобров с головы до ног и-сто-ри-чес-кий жи-во-пи-сец!..

А кто  он сейчас? Маляр! Поповский  прихвостень! И-ко-но-де-ла-тель,  сатана всех побери! Я тля, я ремесленник, я ничтожество!

…Бывший исторический живописец долго,  безудержно плакал.  Подружившаяся пара через полчаса рассорилась.

- На!  Бери деньги!  -  кричал  Бобров.  - Как ты  смеешь оскорблять старого художника?

- Я вам уже сказал, - с  трудом выговорил Левитан, отодвигаясь вместе со стулом от богомаза. - Я не беру подачек...  Я сам на себя заработаю... Я у вас не просил...

- Молчать, щенок!  - гаркнул во весь голос Бобров и в ярости столкнул локтем графин и тарелку, которые  разлетелись вдребезги.  - Я не тебе, я на искусство даю! Во-он из-за стола, если ты мне не товарищ!

И оба они вскочили, с  громом двигая стульями. Бобров скомкал в  кулаке несколько  бумажных  рублей, сунул их на блюдо с селедкой и, высоко поднимая бутылку, залил пивом.

…Убегавшего  Левитана  схватил сзади  Чехов и не  пускал, уговаривая  не сердиться и взять деньги.

- Он, брат  Исаак, настоящий мастер своего  дела... Обижаешь зря Ивана Ивановича. Мы тебя ему хвалили, а ты фокусничаешь".

Мы выходим на  Мясницкую улицу, дом Юшкова, дом, который связан с Левитаном неразрывно.

Обратимся к воспоминаниям М. Нестерова:

«Была весна нашей жизни, мне было шестнадцать, Левитану семнадцать лет. Московская школа живописи переживала лучшую свою пору. Яркая, страстная личность Перова налагала свой резкий отпечаток на жизнь нашей школы, ее пульс бился ускоренно. В те годы в школе вместе с Перовым работали большие дарования. В числе наших учителей был знаменитый рисовальщик Евграф Сорокин, академическая программа которого "Ян Усмович" (ее очень недостает в Русском музее) давала повод А. А. Иванову ожидать от Сорокина первоклассного мастера. В фигурном классе был Прянишников, в пейзажной мастерской Саврасов и др. Тогда у Перова зародилась мысль об ученической выставке, а в Петербурге Крамской и еще полные сил передвижники призывали художников послужить родному искусству.

Я узнал Левитана юношей, каким тогда был и сам. На редкость красивый, изящный мальчик-еврей был похож на тех мальчиков итальянцев, кои, бывало, с алым цветком в кудрявых волосах встречали форестьери на старой Санта Лючия Неаполя или на площадях Флоренции, где-нибудь у Санта Мария Новелла. Юный Левитан обращал на себя внимание и тем, что тогда уже слыл в школе за талант.

Одетый донельзя скромно, в какой-то клетчатый поношенный пиджак, коротенькие штанишки, он терпеливо ждал, когда более удачливые товарищи, насытясь у "Моисеича" расходились по классам; тогда и Левитан застенчиво подходил к "Моисеичу", чтобы попросить доброго старика подождать старый долг (копеек 30) и дать ему вновь пеклеванник с колбасой и стакан молока. В то время это был его обед и ужин.

Левитан сильно нуждался, про него ходило в школе много удивительных, странных рассказов. Говорили о его большом даровании и о великой его нужде. Сказывали, что он не имел иногда и ночлега. Бывали случаи, когда Исаак Левитан после вечерних классов незаметно исчезал, прятался в верхнем этаже огромного старого дома Юшкова, где когда-то, при Александре I, собирались масоны, а позднее этот дом смущал московских обывателей "страшными привидениями".
Вот здесь-то, юный Левитан, выждав последний обход опустелого училища солдатом Землянкиным, прозванным Нечистая сила, оставался один коротать ночь в тепле, оставался долгий зимний вечер и долгую ночь с тем, чтобы утром, натощак, начать день мечтами о нежно любимой природе. Проходило много дней и ночей; страх, горе, обиды сменялись восторгом и радостью».

Если дворами уйти на Большую Лубянку, то можно прогуляться мимо места, где стоял дом 20. Именно здесь на деньги, вырученные от продажи картины «Вечер после дождя» (1879), Исаак Левитан спустя год, для продолжения учебы, снял меблированную комнату, в доме Беляева. Удостоверение из Училища помогло Левитану получить разрешение жить в Москве.

Еще один адрес, связанный с Левитаном, вы найдете у Красных ворот. Садовая-Спасская, д. 12/23, доходный дом купца Малюшина. В этом доме находились "Восточные номера" - недорогие меблированные комнаты. В "Восточных номерах" в пору учебы в Училище живописи, ваяния и зодчества жили художники И.И. Левитан и Н.П. Чехов (родной брат А.П. Чехова).

Предполагают, что в этом доме останавливался и сам Антон Павлович и даже "поселил" сюда семью персонажа одного из своих рассказов.

В 1880 году юрист, титулярный советник Василий Васильевич Яковлев (1839—1912), проявлявший интерес к искусству, нанял для своей девятилетней падчерицы Лены учителя рисования — студента МУЖВЗ Исаака Левитана. Память Лены (впоследствии Елены Федоровны Дейши) сохранила множество любопытных подробностей о художнике. Вот как описывала она посещение его жилища.

«Как-то мы с отцом были у него на квартире, около Красных ворот. Очень высоко, крохотная комнатушка с большим окном, вид на крыши и на небо. На полу – гора набросков на кусках полотна: всевозможные виды облаков, тучи и белые барашки, и темные грозовые тучи, и розовые, и золотистые облака заката. Это были эскизы для его будущих великих произведений.

На мольберте начатый портрет старой женщины, заказанный ему с фотографической карточки. Единственное указание, которое ему было сделано заказчиком, - бледная старушка»

Сама ученица жила на Малой Дмитровке (точный адрес неизвестен). Вот еще из ее воспоминаний:

«Моя мать заказала ему портреты — мой и моей сестры. Он нас нарисовал карандашом на желтовато-розовой бумаге. Портрет сестры моей ему скоро удался, а с моим пришлось повозиться. Он сделал два экземпляра и то остался недоволен...»

Е.Ф.Дейша пишет и о том, что Левитан в то время сотрудничал с журналом «Будильник»: «…иногда он приносил свои собственные рисунки. В это время он рисовал для иллюстрированного журнала "Будильник". Заказано ему было нарисовать "Мороз, Красный нос". Он мне его приносил. Мороз был изображен в виде старика с седой бородой, в мохнатой шапке. Лицо энергичное, особенно хороши были глаза из-под густых бровей, как у Льва Толстого. Он жаловался на издателя, который требовал, чтобы у Мороза был в самом деле красный нос». По мнению некоторых исследователей, вот эта картинка:

Мы не станем называть самое известное место, связанное с Левитаном в Москве: его мастерская в Трехсвятительском переулке, ее вы наверняка смотрели на наших экскурсиях. Напоследок, воспоминания все того же Нестерова о последней встрече с Левитаном:

" Последнее мое свидание с Исааком Ильичом было весной 1900 года, месяца за два-три до его смерти. Как всегда, попав в Москву, я зашел к нему. Он чувствовал себя бодрее, мы говорили о делах искусства, о передвижниках и о "мирискусниках". Нам было ясно, что ни там, ни тут мы были не ко двору. На Передвижной многое нам было не по душе, не лучше было дело и у Дягилева: мы оба были "москвичами", дягилевцы были "петербуржцы"; быть может, это, а быть может, и еще кое-что другое, трудно уловимое, отделяло нас от "Мира искусства" с его "тактическими" приемами и соображениями... Мы очень ценили и понимали, что появление великолепного Сергея Павловича и его "Мира искусства" было необходимо. В первый его период мы были на его стороне, позднее же из нас, москвичей, вошедших в ряды "Мира искусства", до конца остался там лишь Перов. Не раз приходило нам в голову уйти из обоих обществ, создать нечто самостоятельное, привлечь к делу наиболее даровитых молодых наших собратьев, а если бы таковые с нами не пошли - устраивать самостоятельные периодические выставки картин Левитана и Нестерова. Но и этому не суждено было осуществиться: летом умер Левитан, и я недолго оставался в передвижниках и мирискусниках.

Возвращаюсь к последней нашей встрече с Левитаном. В дружеской беседе мы провели вечер, и когда я собрался уходить, то Исаак Ильич вздумал проводить меня до дому. Была чудесная весенняя ночь. Мы тихо пошли по бульварам, говорили, о судьбах любимого нами дела. Воскресали воспоминания юности, пройденного нами пути жизни. Тихая звездная ночь как бы убаюкивала все старое, горькое в нашей жизни, смягчала наши души, вызывала надежды к жизни, к счастью. Поздно простились мы, скрепив эту памятную ночь поцелуем, и поцелуй этот был прощальным. Летом того же 1900 года, во время Всемирной выставки в Париже, как-то захожу в наш Русский отдел и вижу на рамках левитановских картин черный креп..."